0 превращениях, происходящих без вмешательства божества, было известно не только грекам. Воинские инициации кельтов и германцев предполагали ритуальное превращение в волка: парадигматический воин усваивал поведение хищника. Члены арийских мужских союзов, нарядившиеся волками, убили Заратустру, мстя за критику в свой адрес. Современные германисты допускают существование «волчьих» лесных братств, нашедшее отражение в сагах об оборотнях. По ошибке к членам подобного союза причисляют троянца Долона, покрывшегося «кожей косматого волка седого» (Илиада, 10: 334). В данном эпизоде волчья шкура нужна шпиону Гектора для маскировки.
Упомянутые обычаи изучают в основном люди науки, которые недвусмысленно намекают на символическое происхождение оборотней. В реальности волков не было, а были лишь участники обряда, прикинувшиеся волками. Если помните, члены тайных союзов обожали кем-нибудь прикидываться — демонами, лесовиками и т. п.
С тех же позиций трактуется знаменитое свидетельство Геродота об оборотнях. Грек так описывал нравы невров (восточных кельтов или предков славян): «Эти люди, по-видимому, оборотни. Ведь скифы и эллины, которые живут в Скифии, говорят, что раз в год каждый невр становится волком на несколько дней и затем снова возвращается в прежнее состояние» (История, 4: 105). Пятьсот лет спустя эту информацию подтвердил Помпоний Мела: «В определенное время любой невр, если хочет, превращается в волка, а затем опять принимает прежний вид». Если отрешиться от схем и аллегорий, речь идет о добровольном, а не принудительном, как в случае волеизъявления бога, будничном, а не одиозном, как в случае жертвоприношения, обращении в волка.
Долой в волчьей шкуре. Фрагмент этрусской вазы 460 г. до н. э.
Первую попытку вынести диагноз оборотням предпринял римский врач Марцелл (II в.). Пастухи горной Аркадии до такой степени радовались набегам волков, что сами накидывались на стадо, бродили по лесам, выли и — что довольно странно — посещали кладбища, где разрывали ногтями свежие могилы. Наутро они возвращались домой изможденные, в ранах и ушибах, искусанные собаками, но с прояснившимся сознанием. Марцеллу хватило остроумия назвать это заболевание не ликантропией, а меланхолией[50].
Тяга оборотня к мертвецам находит неожиданное подтверждение у Вергилия (Буколики, 8). С помощью найденных на Понте трав Мерис становится волком и вызывает из могил души умерших. В рассказе Нике-рота у Петрония (Сатирикон, 62) солдат обращается в волка на кладбище, сложив в кучу свое платье и помочившись вокруг него. Волк душит скотину, выпуская ей кровь, а сторож протыкает копьем шею хищника. Принявший нормальный вид солдат вынужден прибегнуть к услугам врача. Телесное увечье, переходящее от зверя к человеку, — мотив, присутствующий в каждой второй легенде об оборотне. Но для нас важнее связь оборотня с кладбищем. Чему мы обязаны ею — пожиранию трупов или попытке приобщения к миру мертвых, как у тех же карликов?
Плиний Старший повествует и о жертвоприношениях в храме Зевса, и о безумных пастухах, но не принимает на веру ни то ни другое (Естественная история, 8: 80–82). В Аркадии человек приходит к болоту, вешает свою одежду на дуб, переплывает топь и, оказавшись в пустынных местах на другом берегу, становится волком и живет в волчьей стае в течение девяти лет. При желании можно видеть в этом событии путешествие в мир мертвых. Вернуться назад способен лишь тот, кто не отведал человечины. Самой невероятной Плинию представляется следующая деталь: вернувшись через девять лет, человек облачается в оставленную на дереве одежду. Подобная мелочь портит в целом правдоподобный рассказ. Между прочим, в «Сатириконе» снятое солдатом платье временно окаменевает, и Никерот не в силах его поднять. Тем самым волк убивает двух зайцев: одежда не сгниет, и никто ее не утащит.
Плиний подмечает у волков ряд необычных способностей, наводящих на мысль об их близком сродстве с людьми. К примеру, волк может кидать на встретившегося ему человека смертельный взгляд, по сути, гипнотизировать его, лишая голоса. Но гипноз действует только в том случае, если человек не успел первым заметить волка. Авторы средневековых бестиариев рекомендовали путнику, увидевшему в лесу волка, сбросить с себя верхнюю одежду, встать на нее, схватить в руки два камня и бить ими один о другой, чтобы волк убежал, испугавшись стука.
Встреча человека и волка. Миниатюра Рочестерского бестиария (XIII в.)
Согласно Плинию, волоски на кончике волчьего хвоста содержат любовный яд, и при поимке волк может сбрасывать хвост, как ящерица, в результате чего волоски теряют свою силу. Сам хищник воздерживается от любви (в отличие от похотливого зайца) и совокупляется не более двенадцати дней в году.
Несмотря на это достоинство, первые христиане крайне негативно отнеслись к волку, который расхищает и разгоняет овец (Ин. 10: 12), а также обозначает еретиков и людей коварных: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Мф. 7:15). В романском искусстве волк — фигура зловещая и таинственная, и лишь с XIII в. его образ мельчает, приобретая сатирические черты, позволившие Ле Гоффу назвать волка самой крупной жертвой Средних веков.
В оборотней Церковь до поры до времени верить отказывалась. Блаженный Августин, передавая сказания об аркадцах и их одежде и о жертвах Зевсу, прибегает к доводу, известному нам из споров о привидениях: демоны (языческие боги и волшебники) «творят не новые природы, а изменяют по виду те, которые сотворены истинным Богом, так что они кажутся не тем, что они есть на самом деле». Отцы Аквилейского и Анкирского соборов того, кто считал возможным превращение из одного существа в другое без участия Создателя, называли неверным хуже язычника.
Бурхард Вормский (965—1025) при упоминании о неких «парках», способных по собственному желанию или по чьей-либо просьбе превращать новорожденного ребенка в волка, был категоричен: «Если ты верил, — чего да не будет никогда и не может быть, — что образ Божий кто-то, помимо всемогущего Господа, способен превратить в иную форму или существо, должен поститься на хлебе и воде десять дней».
Ну а Господь, конечно, не станет превращать людей в зверей и не позволит существовать чудовищам. В этом вышеназванные авторитеты были убеждены. Они сами питали отвращение к волшебным существам и приписывали его Творцу по старой привычке мерить Бога человеческими мерками. Однако перед глазами христиан постоянно мельтешил дьявол, чья неподдающаяся осмыслению чудовищность была-таки попущена Богом. Мысль о попустительстве вела к принятию воли Божией в отношении всех остальных ужасов.
Помимо взгляда об иллюзорности и дьявольском обольщении вырабатывался другой — о подлинности превращений. В VIII в. святой Бонифаций, не веря в способность дьявола превратить человека в волка, не сомневался, что человек своей злой волей может стать зверем. На исходе Средневековья авторы «Молота ведьм», отдавая должное мнению Августина о «воображаемом» превращении в волков, упоминали в виде альтернативы действительное, которое осуществляют ведьмы, «опираясь на власть демонов». В начале XVII в. странствующий монах Ф.М. Гваццо сформулировал третий, весьма оригинальный взгляд на оборотней. Дьявол вселяется не в одержимого человека, а в спящего волка и управляет его телом так, что оно кажется принадлежащим человеку. Таким образом, превращение человека в волка, будь оно иллюзией или реальностью, упразднялось.
Волк, стоящий на задних лапах. Фрагмент архивольта церкви Сен-Пьер де Ольн (1122–1140)
Богатейший опыт встреч с оборотнями имелся у народов Северной и Северо-Западной Европы, вряд ли питавших сомнения на предмет реальности происходящего. В Норвегии и Исландии издревле жили люди, называвшиеся eigi einhamir («меняющие шкуру»). После смены шкуры оборотень приобретал сверхъестественные дарования — его физическая сила удваивалась или утраивалась, ловкость и хитрость усиливались.
