Проклятые ракетные мониторы!
Ведь обычное корыто, а сколько они испортили нервов!
Не ведаю, в каком количестве Конкордия запасла этих чудо-кораблей. Потому что доставалось им при каждом налете. «Доставалось» в данном случае означает уничтожение. Сколько попаданий выдержит обычный сухогруз без брони, без защитных полей? Вот то-то и оно — пять-шесть «Мурен» или одну торпеду, если не миндальничать, а долбить сразу и насмерть.
Оставалось удивляться фанатичности их экипажей, которые соглашались идти на верную смерть. Ведь клоны почти никогда не сдавались! По крайней мере я лишь один раз видел колонну пленных, снятых с торпедированного монитора.
Полсотни человек, которые понуро брели по Осевому проспекту Города Полковников. Летная форма совсем не по погоде, казенные ПДУ на лицах, взгляды в землю, автоматы конвоя. Унылое это зрелище — военнопленные.
Но это и все.
Хотя сбивали мерзавцев еженедельно! Как говорят, спаскапсулы всегда оставались на галереях, а попытки выйти на связь экипажи игнорировали. А я верю, потому что сам видел. Живой, так сказать, свидетель!
Вот такие будни навалились на вашего верного повествователя. Никакого огня стремительных атак, никакого космического братства — серая, выматывающая рутина.
Но вы, наверное, догадываетесь, что не зря я затеял этот утомительный рассказ? Не для того, чтобы поныть и как следует нажаловаться на судьбу-злодейку? Кстати, за сии страницы, испачканные нуднейшими подробностями, глубокий пардон. Не мог не поделиться.
Все вы правильно угадали!
Размеренность жизни и докучливую скуку мою разорвал писк коммуникатора.
25 апреля стремительно катилось за горизонт. Я возвращался домой, в общагу после серии оздоровительных процедур в госпитале, где доктора зарядили мою тушку изрядной целебной клизмой. (Это фигура речи, если что.)
Алексеенко, 17, где располагалась и располагается до сих пор наша летунская лечебня, отстоит от общежития километров на семь. Так что меня ждал охренительно нудный моцион перед сном. Ибо монорельс нам клоны разбомбили, а поймать вечером попутку — нереальная удача.
Шел снег.
Необычно густо для местной разряженной атмосферы.
Я продирался через сугробы, сопя в «дышарик», одинокий, усталый и ужасно злой. Улицы пустые, как моя голова после вылета, потому что кругом вечерняя поверка и отбой. Темно, потому что режим светомаскировки, а «полковничий погон», как прозывают три звезды в небе, уже зашел. Тихо, только ботинки скрипят.
Я мысленно ощупывал карманы, вспоминая, куда засунул направление в госпиталь. Если не найду, меня ждет пренеприятная возня на КП в общаге, ведь вечернюю поверку я пропустил. А уж если патруль на улице сцапает, так это вообще караул!
Патрули нынче бдительные. А планшеты у патрулей все больше из довоенных мобзапасов — замумукаешься ждать, пока они проверят по базе твои личные данные. В комендатуру можно загреметь запросто, что означает весьма веселую ночку. А в 6.30 утра подъем. Вот такая перспектива.
До меня не сразу дошло значение некой посторонней вибрации в левом нагрудном кармане. Холодно, парка толстая, а под ней свитер, так что вибрация достучалась до моих рецепторов не сразу.
— Ё-моё! — воскликнул я и остановился, лихорадочно выдирая трубку коммуникатора на свет божий.
Еще секунд десять ушло на возню с подключением гарнитуры — ведь рот закрыт дыхательной маской — не больно-то пообщаешься!
Короткий взгляд на экран. Номер не определен. Здравствуйте!
Кто это такой упорный? Ну-ка!
— Андрей? До тебя не дозвониться, — сообщил знакомый голос. Сухой, потрескавшийся, словно лак на старой виолончели.
— А-а-а… Слушаю, Румянцев. — Совсем невпопад, но говорить что-то надо!
— Знаю, что Румянцев. Я же именно тебе звоню. Иванов говорит.
— Товарищ Иванов?!
— Я. Здравствуй, Андрей.
— Здравия желаю.
— Ты, я так понимаю, из госпиталя? Не успел тебя там перехватить.
— Так точно, из госпиталя.
— Румянцев, сообщи мне свои координаты, я прямо сейчас высылаю за тобой мобиль. Тебя ждет серьезное дело. Считай себя временно зачисленным в состав эскадрильи особого назначения. Через два часа мы улетаем.
— Но, товарищ Иванов, капитан первого ранга Бердник, у меня на завтра учения…
— Отставить. Григорий Алексеевич уже вошел в положение. А что до учений… есть куда более серьезные дела. Приказ ясен?
Приказ был ясен.
Уж если лично товарищ Иванов осчастливил звонком, значит, дела серьезнее некуда.
Не подвела интуиция, буквально кричавшая, что раз Саша Браун-Железнова здесь, значит, и Иванов неподалеку! А значит, не просто так здесь прозябает такой человек! Да и не прозябает! Служит! А раз так, жди, Румянцев, скорой встречи! Жди, Румянцев, беды! Потому что дела у Иванова такие, что плакать хочется.
Глава 5
ПРОЩАЙ, ГРОЗНЫЙ!
Май, 2622 г.
Район Южного Полюса
Планета Грозный, система Секунда
Когда экспедиция специального уполномоченного Совета Обороны Индрика в 2622 году высадилась на Глаголе (конкордианская Апаоша, система Шиватир) и приступила к изучению этой удивительной планеты, обнаружилось, что ее недра буквально нашпигованы сверхмассивными эсмеральдитовыми образованиями. Мы высказываемся осторожно — «образованиями», — хотя ряд исследователей говорит безапелляционно об эсмеральдитовых генераторах.
Тогда же была высказана гипотеза, что именно они, эти эсмеральдитовые массы, в качестве побочного эффекта излучают потоки хрононов, которые и погрузили Человечество в реку времени, текущую вспять — ретроспективную эволюцию.
Доказать подобное смелое, на грани научной провокации предположение невозможно. По крайней мере пока физики не научатся засекать то самое хрононовое излучение.
Однако если принять гипотезу, придется признать, что первыми под удар ретроспективной волны попали сами джипсы, превратившие свою материнскую планету в «каменоломню», сформировавшую их первый Рой. Учитывая, что они жили на эсмеральдитовых генераторах долгие века, волна должна была иметь могущество цунами, которое смыло их цивилизацию во времена не просто архаические — архейские.
Леруа М. Джипсы: Прощание с разумом. — Париж: Фонд Жака Дерриды, 2644
— Борт 309, на взлет, — послышался голос в рации диспетчера. — Коридор 3 свободен. Разгон до первой от эшелона двадцать семь. Как приняли маршрут?
— Здесь борт три ноль девять, принял чисто, — ответил я после короткого общения с парсером, который подмигнул зеленым глазом, мол, не сомневайтесь, товарищ пилот, все в порядке.
— Хорошей тяги, «Комета»! Ни пуха ни пера!
— К черту!
Я затворил шлем, а парсер без напоминаний перевел основные показатели датчиков на забрало и продублировал на остекление кабины. Интегрированный комплекс управления проецировал данные непосредственно на мою нежную сетчатку, так что не было необходимости вертеть головой, обозревая необъятный пульт «Дюрандаля».
— Все системы в норме. — Парсер говорил женским голосом, из которого прямо-таки сочился весь оптимизм Вселенной.
— Вижу.
— Активировать автопилот?
— Отрицательно. — Мне хотелось порулить самому, вот такое странное желание.
Мягким шенкелем я пришпорил двигатели, уже две минуты крутившиеся вхолостую.
Индикатор скорости пополз вверх. Тяга два процента.
Мимо побежал космодром Глетчерный, весь в традиционной побелке, будто валиком прошлись. Потому что хоть и весна в самом соку, но только не на богом забытом «Ямале». Здесь конец апреля ознаменовался жарой в десять градусов ниже ноля.
Рулежная дорожка соседней взлетки, где маневрировал могучий «Фульминатор», осталась позади. На меня неслась череда ориентационных огней, а по левую руку им вторили огни сварки на исполинской туше «Рюдзё», видневшегося в двух километрах.
Покойный авианосец разрезали прямо на бетоне — тащить потому что было далековато. Уже месяц резали, а все никак не могли дорезать до конца, хоть и остался от гиганта голый скелет.
