занимает никакой официальной должности. И я, по сути, не имею права делиться с ним секретами

государственной важности. Но он всегда поддерживал хорошие отношения с разведкой, жадно впитывал в себя

любую нашу информацию. И таким образом можно перекинуть мост к цели, ради которой я все это затеял”.

Фред позвонил. Через некоторое время трубку взял Черчилль. Фред представился, напомнил об их

встрече во франции и сказал, что хотел бы лично посетить его. Наступила пауза, во время которой Фред слышал

только тяжелое дыхание Черчилля и еще какие-то чавкающие звуки — видимо, собеседник жевал сигару. Затем

последовало всего одно слово:

— Приезжайте.

Когда Фред прибыл, слуга проводил его в спальню, предупредив, что хозяин чувствует легкое

недомогание и поэтому примет посетителя, не покидая постели. Впрочем, Черчилль так часто встречал

визитеров в спальне, что это давно не являлось новостью.

Войдя в спальню, Фред с любопытством огляделся.

Черчилль в пестром восточном халате полулежал на широченной кровати. В левом уголке рта торчала

неизменная сигара. Рядом, на кровати и на полу, валялось несколько книг; одна была раскрыта посредине. В

убранстве спальни было что-то помпезное. На мраморном камине — тяжелые бронзовые статуэтки; на стенах

— большие картины в золоченых рамах. Все здесь было массивным, устоявшимся, не подлежавшим

изменению. И даже пожелтевший листок в скромной рамке под стеклом, висевший на стене над кроватью

хозяина — объявление буров о том, что за голову опасного преступника У. Черчилля назначена награда в

двадцать пять фунтов стерлингов, — не разрушал, а скорее дополнял ощущение устойчивости этого быта.

Но центром этой консервативной стабильности был сам Черчилль. Даже экстравагантность халата,

привычка выводить себя за рамки привычного этикета, не извиняясь перед гостями — все это тоже было частью

его бунтарского постоянства претендовать на исключительность.

— Добрый день, сэр, — произнес Фред. — Я сразу должен извиниться за вторжение…

— Оставим условности, мистер Саммербэг. Мы ведь с вами старые знакомые, — энергично прервал

Черчилль. — Что будете пить? Виски? Джин с тоником?

— Что предпочитаете вы? — вежливо осведомился Фред.

— Президент Рузвельт любезно прислал мне американский “Бурбон”. Не желаете ли попробовать

американского виски? Я лично уже к нему приложился и пока остался в живых. Кроме того, нам всем, кажется,

пора привыкать к американским напиткам…

— От “Бурбона” не откажусь, — вступая в игру подтекстов, объявил Фред.

Черчилль взглянул на дверь, на пороге которой уже вырос его давний лакей Сайерс. Это был высокий

мужчина неопределенного возраста с благородным лицом и седыми баками. Он сочетал в себе такую

безукоризненность манер, такую невозмутимость, что трудно было понять, с него ли писался традиционный

характер английского слуги или он сам был порождением литературных трафаретов?

— Да, сэр?

— Сайерс, друг мой, подайте нам “Бурбон” и все остальное.

Уже через минуту Сайерс невозмутимо подкатил к постели Черчилля небольшой столик на колесах, где

было все необходимое.

Черчилль отхлебнул приличную дозу и сказал:

— Мистер Саммербэг, иду на пари, что вас привело ко мне не только доброе отношение, — за что

искренне благодарю! — но, по всей видимости, и дело.

— Вы абсолютно правы, сэр, — отозвался Фред. — И все же я не посмел бы оторвать вас от ваших

занятий, если бы вопрос, с которым я пришел, не касался будущего. Однако прежде всего, если позволите, сэр, я

хотел бы сказать несколько слов о прошлом и настоящем.

— Прошлое — наши кандалы, — усмехнулся Черчилль. — Но это к слову. Итак, мистер Саммербэг…

Фред лаконично и без лишних подробностей информировал Черчилля об операции с немецкой

шифровальной машиной. Особо упомянул об участии в этом деле сына Арчибальда Коллинза.

— Понял. Мое бессмертие обеспечено, — махнул рукой Черчилль. — Давайте о главном.

О необходимости создания “интеллектуальной бомбы” Фред говорил напористо и страстно. Он

аргументировал необходимость, обрисовал перспективы такого секретного объединения.

— Мы иногда видим выгоду только от продажи энного количества бутылок, если это выражено в

конкретной сумме фунтов стерлингов. Но я убежден, сэр, что в наших обстоятельствах есть и другие измерения

выгоды. Даже если на первый взгляд, они характеризуются очевидными затратами денег без каждодневного

поступления валюты в казну. Существует другая валюта. Оценить ее пока никому не дано. Но завтра на эту

валюту может быть куплена победа.

Черчилль слушал Фреда и попыхивал сигарой, перекидывая ее из угла в угол рта. Взгляд его был

устремлен вдаль, сквозь стены. Он словно вглядывался в грядущее.

— Мистер Саммербэг, — сказал Черчилль, выслушав ходатая, — я сегодня лишен возможности отдать

распоряжение и помочь вам безоговорочно. Но ваши идеи созвучны моему пониманию момента. Я не знаю

сейчас, что я смогу для вас предпринять. И все же заверяю вас в полной своей поддержке. Конечно, лучше

распечатать сундуки министерства ради перспективной работы, нежели ради безнадежных речей. Попробую

убедить кое-кого, а вы не теряйте надежды. И спасибо за полезную информацию.

— Не знаю, как вас благодарить, сэр, — поднялся Фред. — Даже нашему ведомству необходим

моральный импульс…

— Ну, моральной поддержкой я располагаю в неограниченном количестве! — рассмеялся Черчилль. —

Звоните, когда потребуется. Да, вот о чем еще хотел спросить… что этот Арчибальд Коллинз? Где он?

— Насколько мне известно от коллег, мистера Коллинза, в связи с тем что гестапо рыщет в поисках его

сына, на всякий случай собираются переправить к нам, в Англию.

— А-а, — сказал Черчилль и отвлеченно пожевал сигару.

Сайерс проводил Фреда до выхода и наклонил голову с безукоризненным пробором.

Стюарт Мензис обещание свое сдержал. Через несколько дней Фред отправился во Францию. Полковник

2 был прав, посмеиваясь над своим сотрудником: больше всех городов на свете Фред любил Париж. Для

Фреда Париж, его облик, его архитектурные ансамбли являлись зримым воплощением человеческого гения.

Стоя на площади Звезды перед Триумфальной аркой или на острове Ситэ перед Дворцом Правосудия, Фред не

только любовался творением Рук людских. Здесь он черпал надежду на победу добра над злом. Фред упоенно

бродил по неповторимым улочкам и крутым лестницам Монмартра. Особое удовольствие испытывал в тихих,

старинных уголках. Он мог буквально часами разглядывать стрельчатые башенки древнего отеля “Де Сане”;

отель был заложен еще в пятнадцатом столетии и своими глухими стенами больше напоминал крепость.

Каждый раз, когда Фред попадал в Париж, в обаяние его неповторимых красот, еще нелепее начинала

казаться война с ее слепыми, черными силами разрушения. Он не мог представить себе мир без Елисейских

Полей или без собора Парижской богоматери. А ведь вся эта потрясающая гармония мысли, страсти, камня и

труда в одно мгновение могла превратиться в бессмысленный хаос! Фреду казалось унизительным для человека

отдавать плоды гения безумному неистовству войны.

Между тем здесь, в Париже, по соседству с прекрасным, за окнами официальных и неофициальных

учреждений зрели, копошились, сталкивались темные военные силы.

Прежде всего Фред отправился к своему давнему приятелю Жоржу Ронену, сотруднику французского

Второго бюро. Жорж был обладателем тонких пикообразных усиков, стройной фигуры, выразительных черных

глаз и живого ума, сдобренного провансальским остроумием. Фред освоил французский язык, еще будучи

лесорубом в Канаде, поэтому говорил и понимал без труда.

— Великолепно, что ты приехал, Фред, — воскликнул Жорж, обнимая англичанина. — Я так хочу