заложил за ухо, послюнявил палец, полистал несколько толстых страниц и воззрился на одну из них. Дядька
Анисим и дышать позабыл.
— Ну, вот, скажем… — Стратион сделал значительную паузу. — Для других берег, да чего уж там…
Архип! По всем данным подходит. Представляешь?
— А чего ж тут особенного? — Анисим не сумел скрыть некоторого разочарования.
— Что значит — “чего тут”? — искренне обиделся Страной. — В святцах и то поискать. Это ведь от
греческого “архи”, что знаменует “главный”. А “хиппос” — означает всадник. “Главный всадник” —
представляешь?
Слишком много лошадей подковал на своем веку дядька Анисим, чтобы не оцепить значение имени.
— Прости, батюшка, прости темноту мою, — склонил голову с темными непокорными вихрами, — и
дозволь за здоровье и мудрость, тебе дарованные…
И расстались они довольные друг другом.
И не ведали, что расшалившийся господь заложил судьбу новорожденного Архипа в такой странный
гороскоп, что самому потом распутать было непросто. А впрочем… не жизнь ли главный творец неожиданных
сюжетов?
На пароходе, который без особых затруднений доставил Уинстона Черчилля из Лондона в Кейптаун,
4 находился английский главнокомандующий генерал Буллер со своим штабом. Как ни странно, генерала
заботили два обстоятельства: чтобы война не кончилась раньше, чем он согнет в бараний рог непокорных буров,
и чтобы молодой заносчивый отпрыск знатного рода не подпортил ему карьеру своими корреспонденциями в
британской прессе.
Надо признать, что если опасения по первому поводу были напрасными (англо-бурская война затянется
на четыре года, и генералу доведется испытать горечь многих поражений), то причины для беспокойства в связи
с появлением молодого Черчилля в Южной Африке были основательными.
Уинстон отправился на Африканский континент, едва отпраздновав двадцатилетие. Однако за кормой
остался не только тающий кильватерный след: участие в боевых действиях на Кубе, в Индии; первое публичное
признание его как журналиста, обещание Центрального бюро консервативной партии выставить на очередных
выборах его кандидатуру в парламент. Для молодого человека, скажем прямо, совсем немало. Тем более что к
тому времени Уинстон уже являлся автором нескольких книг, вызвавших интерес соотечественников.
Однако сам Черчилль не был удовлетворен своей карьерой. Его любимым героем давно стал Наполеон;
Уинстону снились лавры полководца. Но они-то кок раз не спешили увенчивать просителя… В ту пору в
молодом Черчилле преобладали политик и журналист. В Индии он истово ратовал за бескомпромиссную
колонию, за беспощадное подавление народных восстаний. Вместе с тем, он ядовито высмеивал тупость и
жестокость английских генералов, их самодовольство и презрение к местным обычаям. Его заметки с театра
военных действий в Индии и позднее в Судане принесли ему признание читателей и ненависть высших
армейских кругов. Чопорных начальников раздражали дерзкие выпады какого-то там лейтенантика, пусть и
отпрыска древнего рода. И они позаботились о том, чтобы армия Черчиллю в благосклонности отказала. И тогда
Уинстон, почуявший в Южной Африке почву для осуществления своих честолюбивых замыслов, ринулся туда в
качестве корреспондента газеты “Морнинг пост”. Ему была предоставлена полная свобода передвижений,
разрешалось высказывать любые мнения. Редакция покрывала все расходы по пребыванию на театре военных
действий и выплачивала двести пятьдесят фунтов стерлингов в месяц, немалое по тем временам жалованье.
Из Индии и Судана Уинстон вывез далеко не лестные мнения об армейской олигархии. С Кубы —
воспоминания о первом боевом крещении и пожизненную тягу к сигарам. Теперь, когда с палубы корабля ему
впервые открылся вид Столовой горы, Черчилль стоял, уперев руки в бока, слегка заломив на затылок черный
шелковый цилиндр. Изо рта задиристо торчала толстая сигара, которая на миг почудилась генералу Буллеру
дулом пушки, направленным в его сторону…
Гражданская одежда никоим образом не влияла на неуемную жажду приключений. Едва ступив на
африканскую землю, Уинстон помчался на фронт. Его мало занимали непривычные для европейского глаза
заросли серебристого дерева с фиолетово-седыми цветами, несуразные силуэты пятнистых жирафов,
монументальные изваяния медлительных кафрских буйволов, круглые хижины селений банту с крышами,
похожими на пробковые шлемы. Он спешил сразиться с упрямыми, несговорчивыми бурами, которые почему-то
не желали уступать англичанам территорию этой благословенной земли и право распоряжаться ее благами.
Фронт проходил в междуречье рек Вааль и Лимпопо. Местность представляла собой саванну с
остролистыми кустарниками, редкими зарослями акаций. Враждующие стороны вели вялую перестрелку, не
проявляя особой активности. Правда, почти каждый выстрел со стороны буров находил жертву — скупые,
бережливые буры полагали, что пулю следует расходовать с толком и уж если, тратить порох, то недаром.
Скалывалось исконное крестьянское неприятие расточительности — ведь “бур” на голландском языке и
означает крестьянин. А то, что теперь выходцев из Голландии все чаще именовали африканерами, ничего не
меняло: в противоборстве с природой, далеко не всегда безобидной, буры сделались отменными стрелками.
В то же время огонь англичан мало беспокоил буров.
Оценив обстановку, Уинстон решительно направился к местному командованию…
— Послушайте, сэр, — обратился Уинстон к рыжеусому пехотному майору, — какого черта мы сидим в
5 норах? Так можно выйти на пенсию, не завершив войну.
— Что вы предлагаете, мистер корреспондент? — пожал плечами майор. — Эти канальи не дают
возможности нос высунуть из окопа. Кстати, по цилиндрам они стреляют не хуже, чем по шлемам. Так что на
вашем месте…
— Что мне делать на моем месте, я знаю, — заносчиво перебил майора Уинстон. — А вот где ваше
место?..
— У меня нет артиллерии, чтобы выкурить бурских крыс из их вонючих дыр, — пожаловался майор.
Уинстон с его стремлением немедленно ввязаться в драку раздражал майора. Надо было как-то
избавиться от докучливого газетчика. Внезапно его осенило.
— Знаете что, сэр, — сказал майор, тщательно пряча под усами улыбку, — тут рядом железнодорожный
путь. Соседи собираются произвести разведку на бронированном поезде. Если вы не очень привередливы в
отношении транспорта…
— Мне подходит все, кроме катафалка, — улыбнулся Черчилль.
— Что ж, тогда пишу записку, — обрадованно отозвался майор.
Обрадовался и Черчилль. Покой претил ему. Бездействие вызывало тревогу.
В соседнем подразделении его ждала приятная неожиданность; пехотой там командовал старый приятель
Уинстона капитан Холдейн. Они знали друг друга еще по Индии. Холдейн был типичный вояка, страдающий,
как и большинство британцев, недооценкой возможностей противника.
— Почему решили вести разведку на поезде? — поинтересовался Уинстон. — Не боишься, что
африканцы подложат мину?
Холдейн презрительно скривил губы.
— Уинстон, ты не знаешь буров. Они только стреляют норовисто. А думают не быстрее своих буйволов.
Пока они взвесят, стоит ли взрывать поезд, во сколько им это обойдется, мы обнаружим все их позиции и
успеем поужинать дома.
Броненосец состоял из паровоза и нескольких обшитых броней платформ. Паровоз находился в середине
состава. На платформы посадили пехоту и несколько медсестер из подразделения Красного Креста. Локомотив
долго распускал пары, потом поднатужился и помчал состав через саванну.
Поезд значительно углубился во вражескую территорию, не обнаруживая признаков неприятеля. Холдейн
собрался заметить Уинстону, что все идет прекрасно, когда поезд внезапно замедлил ход и, визжа тормозами,
