богатых скотоводов. По случаю приезда муфтия был зарезан баран. Огромные куски мяса были щедро
41
положены на глиняные блюда. Дымился бурый чай, перекипяченный с молоком. Аксакалы наперебой
угощали муфтия. А он сидел, сжав тонкие бесцветные губы.
Аксакалы на судьбу не жаловались.
Муфтий заговорил о близких переменах. Махмуд-бек в который раз слушал все это. Старики,
наклонившись, не пропускали ни единого слова, одобрительно кивали. В пустых глазах вспыхивали
искры.
Потом, довольные, все потянулись к кускам мяса: грызли крепкими зубами, чавкали, сытно рыгали и
вытирали жирные пальцы о край замусоленной, грязной скатерти.
Все были довольны, кроме муфтия. Перед отъездом он вытащил деньги и положил перед аксакалами.
Махмуд-бек знал, что это последние деньги, которые остались у Садретдин-хана.
В доме Курширмата было шесть маленьких темных комнаток с земляным полом. Дворик был тоже
невелик. Однако десять - пятнадцать гостей можно было усадить свободно.
Хозяин, как всегда, молчал, поблескивая черными очками. Глаз не видно. Только когда Курширмат
склонял голову вправо, можно было догадаться, что он единственным глазом кого-то рассматривает.
Чай подносили сыновья. У самовара хлопотала маленькая девочка. Изредка Курширмат произносил
короткую фразу, сообщая нечто неожиданное:
- Меня вызывали англичане... Был разговор...
Он многозначительно умолкал. Многие знали, что Курширмата никто не вызывал, никто с ним не
беседовал. Шестидесятилетнего курбаши за глаза называли «храбрым дураком». Англичане сейчас уже
не польстятся на эту фигуру.
- Англичане - настоящие люди, - откликался муфтий. Ему не терпелось повернуть разговор в нужное
русло.
Возвращаясь от казахов, Махмуд-бек высказал мысль:
- Вот к чему приводит бездействие...
Муфтий покосился на своего секретаря:
- Вы правы, Махмуд-бек. Вы словно прочли мои мысли.
- Если даже богатырь Фузаил сидит сложа руки...
Махмуд-бек недоговорил. Этого достаточно. Муфтий заерзал в седле и стегнул коня. Он будто
заторопился к большим, решающим делам.
- Что, если выпустить Фузаила денька на два? - Муфтий выжидающе смотрел на Махмуд-бека.
- Опасно. Время не подходящее. Граница хорошо охраняется.
- Фузаил, как ветер, ворвется в ближайший кишлак. Пусть напомнит, что воины ислама живы!
- Опасно, - повторил Махмуд-бек. - Впрочем, вы правы.
Смелая мысль теперь целиком завладела муфтием.
На встрече у Курширмата деятельный муфтий решил высказать свое предложение. Смущало
присутствие Саида Мубошира. Первая ссора между Саидом и Садретдин-ханом произошла давно, еще в
бухарском медресе. Этим людям нельзя было жить в одном городе. Вечно боролись они за первенство.
Во всем: в учебе, в службе, в делах.
Саид Мубошир - поэт, писец и ко всему прочему - чиновник в высоком правительственном
учреждении. Связь с эмигрантами и дружба с местными властями давали ему, как он считал, право
решать вопросы, советовать и в конце концов встать во главе туркестанской эмиграции. Но вот появился
Садретдин-хан...
Пока что соперники обменивались вежливыми поклонами и улыбочками. Но Махмуд-бек чуял грозу:
две силы должны столкнуться.
Саид Мубошир - поджарый, подвижный человек. Эмигранты его побаивались. Он творил подлости,
словно стихи: вдохновенно, ловко, увлеченно.
С каждым он вел задушевную беседу, потом неожиданно сообщал новость, от которой человек
хватался за сердце. Мубоширу нравилось, когда люди бледнели. Он натравливал брата на брата, отца
на сына...
Махмуд-бек, сидя рядом с муфтием, с интересом наблюдал за этой редкостной фигурой. Мубошир
мог очень пригодиться в опасной игре. Наклонившись к старику, Махмуд-бек прошептал:
- Не стоит при Мубошире начинать разговор.
Фраза только подстегнула решимость муфтия. Он потерял контроль над собой.
- Мои уважаемые друзья, - начал Садретдин-хан, - тучи, сгустившиеся над нашей родиной, не уплывут
сами по себе. Они будут скрывать солнце веры. Нужен сильный ветер. Но буря, как известно, начинается
с легкого ветерка.
Он долго говорил о скорой буре. Цветистую речь эту не все хорошо понимали. Старый наманганский
купец Тохта-бек вертел морщинистой шеей, вытирал рукавом слезящиеся глаза, дышал со свистом.
Муфтию казалось, что какой-то мальчишка балуется, отвлекает внимание взрослых от серьезного
разговора. Тохта-бек втянул воздух и замер.
Выбравшись из потока пышных фраз, Садретдин-хан наконец предложил:
- Пусть Фузаил Максум с небольшим отрядом перейдет границу. Пусть хотя бы в двух-трех кишлаках
ощутят гнев воинов ислама. Там уже успокоились, погрязли в грехах...
- Пусть, - Курширмат кивнул.
42
И многие поддержали:
- Пусть...
Тохта-бек завертел головой. Ему объясняли решение уважаемого муфтия.
- Надо бить. Надо бить! - свистнул он.
Когда наступила тишина, заговорил Саид Мубошир.
Его речь была рассудительна:
- Мне больше, чем кому-либо из присутствующих, известно о взаимоотношениях государств.
Муфтий еле сдерживал себя. Стремление этого чиновника к превосходству и сами слова Мубошира
бесили его. Но, склонив голову, он вынужден был дослушать до конца.
Саид Мубошир напомнил, что между Советами и страной, что приютила их, существует
дружественный договор. Вылазка Фузаила Максума может повлечь за собой пограничный конфликт.
Правительство его страны будет очень обижено.
Он так и сказал, негодяй: моей страны!
- Продался! - взвизгнул муфтий. - Продался, забыл о родине, вероотступник.
Саид Мубошир почувствовал, что все на стороне муфтия, и поспешил заверить:
- Я вместе с вами, друзья. Вместе. Но я хотел предупредить...
- Вероотступник! - бушевал муфтий. - Ты со своим правительством нас продаешь Советам.
Мусульмане нищенствуют. У нас нет жизни, нет хлеба. Да падет проклятие аллаха на ваши головы!
Саид Мубошир засопел, неспешно, тяжело поднялся. Пожалуй, все, кроме муфтия, почувствовали
угрозу в этих неторопливых движениях.
На другой день муфтия вызвали в полицейский участок и строго предупредили: если турецкий
подданный муфтий Садретдин-хан Шараф Ходжа Казы Оглы еще раз осмелится проклинать
правительство, то он будет выслан из столицы или даже из пределов государства.
А через неделю вернулся чудом вырвавшись из засады, Фузаил Максум. Бандит хорошо понимал, что
это была именно засада. На советской стороне его ждали.
Встревоженные лидеры эмигрантства снова собрались в доме Курширмата. Все были уверены, что
донести мог только Саид Мубошир. Но тот пустил слух, что это старый завистник Садретдин-хан хотел
погубить Фузаила Максума. Вздорное обвинение взбудоражило и без того взвинченных, настороженных
людей. Никто не задавался вопросом, зачем понадобилось уважаемому муфтию уничтожить Фузаила. О
недавней же склоке между правительственным чиновником Мубоширом и муфтием многие не знали.
Саида Мубошира боялись, но и Садретдин-хан был представителем «Милли истиклял». За спиной у него
- турки и англичане.
Сборище было малочисленным. Не пришел и Саид Мубошир. Садретдин-хан бушевал и требовал
смерти предателю. Курширмат покачивался, будто не слышал строгих обвинений. Только один голос
поддержал муфтия.
- Смерть! - крикнул Фузаил Максум. Он еще не отошел от испуга и с налитыми кровью глазами искал
предателя. - Только смерть!
Курширмат даже не повернулся в его сторону.
По городу полз и другой слух, будто на чужой стороне Фузаил Максум все-таки поживился: удирая от
погони, он ухитрился выкрасть в горном кишлаке девочку.
Муфтий не придал этому значения, а Курширмат насторожился: неизвестно, кто виноват. Было ли тут
предательство или зарвавшийся Фузаил Максум попросту искал женщин, а о главном деле не думал.
