– Я бы не поверил, – произнес Лейграф.

Гаррод кивнул.

– Помните, я говорил, что термогард не должен был быть прозрачным? Очевидно, свет проходит сквозь него с трудом – с таким трудом, что на сантиметр пути требуется чуть ли не секунда. Вот почему у водителей «стилетов» столько аварий, вот почему пилот практически вогнал «Аврору» в землю. Они сбились с шага времени, Карл. Они видели мир таким, каким он был секунду назад!

– Но почему же эффект особенно проявляется при поворотах?

– Он сказывается и в иных обстоятельствах, вызывая неправильную оценку дистанции и, вероятно, слабые столкновения машин, едущих в одном направлении. Но в этих случаях относительная скорость мала, оттого и повреждения незначительны. Только когда водитель пересекает полосу встречного движения – а просто удивительно, как тонко мы чувствуем доли секунды при таких поворотах, Карл, – относительная скорость достаточно высока, и в результате – авария.

– А повороты направо?

– Их обычно делают медленнее, да и перекресток не летит навстречу со скоростью шестьдесят миль в час. Кроме того, водитель посматривает и в боковое стекло, и машинально компенсирует погрешность. А при пересечении встречной полосы его внимание целиком сосредоточено на приближающихся машинах – через ветровое стекло, – и он получает ложную информацию.

Лейграф потер подбородок.

– Вероятно, все это относится и к авиации?

– Да. В полете по прямой задержка сказываться не будет – и не забудьте, что «Аврора» находилась в небе одна, – но поворот усиливает проявление эффекта.

– Каким образом?

– Простая тригонометрия. Если за сто миль до горного пика пилот изменит курс хотя бы на два градуса, то пик останется в стороне на расстоянии… Ну, Карл, вы же математик.

– Э… трех или четырех миль.

– Таким образом, пилот может очень точно судить о степени маневренности полета. И разумеется, при посадке, всего в нескольких футах от земли и все еще на скорости двести миль в час…

Лейграф задумался.

– Знаете, если удастся усилить эффект, у вас в руках окажется нечто фантастическое.

– Как раз это я и собираюсь выяснить, – ответил Гаррод.

– И этим ты занимался все последние недели? – Эстер с недоверием смотрела на прозрачную прямоугольную пластинку, закрывавшую правую руку мужа. – Обыкновенное стекло.

– Так только кажется. – Гаррод испытывал детское удовольствие, оттягивая момент торжества. – Это… медленное стекло.

Он пытался прочесть выражение ее холодного, словно из камня высеченного лица, отказываясь признавать в нем неприязнь.

– Медленное стекло… Хотела бы я понять, что с тобой случилось, Элбан. По телефону ты заявил, что принесешь кусок стекла в два миллиона миль толщиной.

– Он и есть в два миллиона миль толщиной – по крайней мере, для луча света. – Гаррод понимал, что выбрал неверный подход, но понятия не имел, как исправить положение. – Иными словами, толщина этого куска стекла почти одиннадцать световых секунд.

Губы Эстер беззвучно задвигались. Она отвернулась к окну, за которым будто факел горело в закатном сиянии солнца одинокое буковое дерево.

– Смотри, Эстер, – напряженно проговорил Гаррод. Он перехватил пластинку стекла левой рукой и быстро отвел правую. Эстер проследила за движением и вскрикнула, увидев еще одну правую руку за стеклом.

– Прости, – виновато произнес Гаррод. – Глупый поступок. Я забыл, каково это увидеть в первый раз.

Эстер не сводила глаз со стекла, пока рука, живущая своей жизнью, не исчезла, скользнув вбок.

– Что ты сделал?

– Ничего, дорогая. Просто держал руку за стеклом, пока не возникло ее изображение, то есть пока отраженный свет не прошел сквозь стекло. Это особый вид стекла, свет идет сквозь него одиннадцать секунд, так что изображение было видно еще одиннадцать секунд после того, как я убрал руку. Здесь нет ничего сверхъестественного.

Эстер покачала головой.

– Мне это не нравится.

Гаррод почувствовал, как в нем зарождается отчаяние.

– Эстер, ты будешь первой в истории человечества женщиной, увидевшей свое лицо таким, какое оно на самом деле. Посмотри в стекло.

Он поднес к ней прямоугольную прозрачную пластинку.

– Что за глупость… Я пользуюсь зеркалом…

– Это не глупость – смотри. Ни одна женщина не видела по-настоящему своего лица, потому что зеркало меняет стороны местами. Если у тебя родинка на левой щеке, то у отражения в зеркале родинка на правой щеке. Но медленное стекло…

Гаррод повернул пластинку, и Эстер увидела свое лицо. Изображение, беззвучно шевеля губами, держалось одиннадцать секунд, пока свет проходил сквозь кристаллическую структуру материала, – и исчезло. Гаррод молча ждал.

Эстер усмехнулась.

– Это должно меня поразить?

– Честно говоря – да.

– Увы, мне жаль, Элбан…

Она отошла к окну и устремила взгляд на расстилающуюся за ним зелень. Глядя на ее силуэт, Гаррод видел, как беспомощно повисли ее чуть согнутые в локтях руки. Из антропологии он помнил, что такое положение рук естественно для женщин. Но в его воображении фигурка Эстер казалась напряженной, готовой насаждать свою волю. Гаррод почувствовал, как внутри разгорается холодное пламя ярости.

– Тебе жаль, – резко повторил он. – Что ж, мне тоже жаль. Жаль, что ты не в состоянии понять значения этого материала для нас и для всего остального мира.

Эстер повернулась к нему лицом.

– Я не хотела говорить об этом сейчас, когда мы оба устали, но раз уж ты начал…

– Продолжай.

– Маусон, из финансового отдела, сказал мне на прошлой неделе, что ты намерен истратить больше миллиона на исследования своего… медленного стекла. – Она печально улыбнулась. – Тебе, разумеется, ясно, что об этом даже думать нелепо.

– Не понимаю, почему.

– Не понимаю, почему… – презрительно повторила Эстер. – Такие деньги на детские забавы?!

– Мне в самом деле жаль тебя, Эстер.

– Не жалей. – Ее голос набрал силу. Она приготовилась выложить на стол козырную карту, которую за два года супружества часто держала в руках, но ни разу не пускала в ход. – Боюсь, что я просто не могу позволить тебе такое беззаботное отношение к деньгам отца.

Гаррод глубоко вздохнул. Он давно страшился этого момента, но теперь, перед тем как разыграть маленькую сценку, чувствовал лишь странный подъем.

– Ты не беседовала с Маусоном в последние два дня?

– Нет.

– Я сделаю ему выговор от твоего имени – из него плохой шпион.

Эстер кинула на мужа настороженный взгляд.

– О чем ты?

– Маусон обязан был донести тебе, что на этой неделе я продал несколько второстепенных патентов на термогард. Это делалось втайне, разумеется, но ему следовало пронюхать.

– Всего лишь? Послушай, Элбан, то, что ты наконец сумел заработать несколько долларов, вовсе не означает…

– Пять миллионов, – приятно улыбаясь, сказал Гаррод.

– Что? – Лицо Эстер побелело.

– Пять миллионов. Сегодня утром я расплатился с твоим отцом. – Эстер открыла рот, и каким-то уголком сознания Гаррод отметил, что это выражение предельного, откровенного изумления делало ее куда красивее, чем при любых других обстоятельствах на его памяти. – Он был поражен не меньше тебя.

– Не удивительно. – Эстер, всегда быстро ориентирующаяся, немедленно изменила тактику. – Я не понимаю, как ты ухитрился выжать пять миллионов из материала для ветровых стекол, который не годится для ветровых стекол, но так или иначе трамплином тебе послужили деньги отца. Не забывай, он ссудил тебя без обеспечения, под минимальный процент. Порядочный человек дал бы ему возможность…

– Войти в дело? Извини, Эстер, термогард принадлежит мне. Только мне.

– Ты ничего не добьешься, – пообещала она. – Ты потеряешь все до последнего гроша.

– Полагаешь?

Гаррод приблизился к окну, поднял прозрачную пластинку, а затем быстро отошел в самый темный угол комнаты. Когда он повернулся лицом к жене, Эстер сделала шаг назад и прикрыла глаза. Ослепительное в красно-золотом великолепии в руке Гаррода сияло заходящее солнце.