— Ты куда? — прокричал ему в окно со второго этажа Кабанчик, который сегодня оказался свободен и тоже маялся от безделья: Как и Емельянова, его пока не напрягали никакими заданиями, дали возможность после плена отдохнуть.

— Да так, есть одно дело, — ответил Дмитрий.

Никакого дела не было. Просто Диме захотелось побродить по лесу в одиночестве. Общество Кабанчика его сегодня не устраивало.

Прогуливаясь по лесу, Емельянов вновь и вновь с тоской вспоминал о Злате — мысли упрямо возвращались к одному и тому же.

При любом раскладе все равно он не смог бы ей ничем помочь.

Привести в отряд Стойковича? Можно было представить, какие бы тогда возникли трудности. Во-первых, единственная женщина в обществе истосковавшихся без баб мужиков. Во-вторых, хорватка, к тому же бывшая замужем за контрразведчиком усташей.

Спрятать? Но где? Не в лесу же ей жить в самом деле.

«Успокойся, забудь, — убеждал он сам себя. — Мало у тебя баб в жизни было? Ни одна не стоит таких терзаний. Зачем себя с кем-то связывать, когда неизвестно — жив ты будешь завтра или мертв? Подвернется случай, может, снова встретимся, а пока нечего себя терзать попусту…»

Война есть война, а на войне случается всякое — чаще всего неприятное, но иногда — и такое, что произошло. Ее теплые губы, горячее дыхание, мягкая грудь…

Дима круто развернулся и побрел в сторону лагеря, стараясь чем — нибудь отвлечься, чтобы не думать о ней.

Иногда на солнце набегали тучи, йо его лучи все равно настойчиво пробивали их и густую хвою елок и сосен. Под ногами на освещенных местах, уже свободных от снега, кое-где выглядывала молодая травка и дерзкие яркие крокусы.

В лесу стояла тишина.

По веткам деревьев скакали и верещали какие-то неугомонные птицы, и это, наверное, были единственные звуки, нарушавшие покой и умиротворение природы…

Емельянов, подняв узловатую палку, принялся стучать ею по стволу дерева в такт птичьему крику, чтобы спугнуть и получше разглядеть — что это за пернатые.

— Эй, мужик! — раздалось поблизости.

До лагеря было еще довольно далеко — Дима, поглощенный своими невеселыми мыслями, даже не заметил, как глубоко в лес он зашел. Это «эй, мужик!», да еще на русском, насторожило его. Он с опаской огляделся. Оружия он с собой не взял.

Дима сразу узнал человека, который пробирался к нему сквозь плотные заросли кустов. Чернышев!

Откуда он здесь взялся, оставалось только догадываться. Важнее было определить, как себя вести с этим то ли другом, то ли предателем.

Решив положиться на волю обстоятельств, Емельянов молча стоял и ждал приближения своего бывшего напарника.

— Емеля!! — Было похоже, что подошедший Чернышев радуется искренне.

Дима был сдержан:

— Я-то думал, что живым мне тебя более не видать…

— И я…

— А ты что, меня тогда добить хотел? — спросил Емельянов.

— Да перестань ты! Я, конечно, видел, как тебя в дерево от взрыва швырнуло, но ничем помочь не мог — эти гады так поперли! Да и танк неизвестно откуда взялся. А у меня, как назло, все гранаты закончились. Неужели ты думаешь, что я тебя специально бросил?

Емельянов, хотя и хорошо успел изучить характер Вадима, понимал, что бой есть бой, всякое бывает.

— Ну а ты как? С кем сейчас воюешь? — спросил Дмитрий, видя, что Чернышев вооружен и в сербской форме, и сразу же добавил: — Если не секрет, конечно.

Чернышев обрадовался, что старый товарищ вроде бы не держит на него зла.

— А я попал в другой сербский отряд. Я на них совершенно случайно наткнулся, когда уже думал, что совсем в лесу заблудился. Пристроился к ним. Какая разница, где воевать? А сегодня у нас слух прошел, что ты у Стойковича объявился. Вот, решил тебя навестить.

— Ты договор с другой общиной подписывал?

— Да плевать мне на этот договор. Да и сербам тоже по большому счету плевать, как я понял. Дай Бог, чтобы они его сразу же после подписания в туалет не отправили. А деньги они и с договором платят через пень колоду — одни только обещания.

— Вот оно как! — саркастически заметил Емельянов. — Раньше тебе важнее братья-славяне были, а теперь и о деньгах вспомнил.

— Да не из-за денег я там торчу! — в сердцах воскликнул Вадим. — Просто мне в отряде Стойковича без тебя действительно делать было нечего, а там много моих земляков. Целых четверо из Риги, как и я.

Емельянов, как себя ни уговаривал, не мог до конца поверить Вадиму. Он знал, что Чернышев актер хороший и способен разыграть любую сцену. Если надо, конечно.

«Может, и правда ничем помочь не смог? — засомневался Дима. — Еще неизвестно, как бы я сам на его месте поступил…»

— Ладно, — миролюбиво сказал Емельянов. — Я сейчас в лагерь иду. Если хочешь — пошли со мной, там и договорим. Возвращайся к нам в отряд.

— Хорошо, — Чернышев улыбнулся. — Только мне потом за вещами еще сходить придется. Я там уже успел кое-каким барахлишком обзавестись. — И, достав пачку «Мальборо», предложил Диме: — Курить будешь?

Дима поймал себя на том, что ему не очень хочется брать сигарету из рук этого человека, но он пересилил себя.

— Давай.

Наемники закурили и молча направились в сторону лагеря. Каждый думал о своем, о превратностях собственной судьбы.

Емельянов пытался понять, почему он опять миролюбиво говорит с человеком, который, по сути, предал его, почему он сейчас же, едва только увидел Чернышева, не врезал ему по роже? Хотя он не был на сто процентов уверен, что Вадим этого действительно заслужил, но все равно очень хотелось.

А Чернышев также сомневался в своем приятеле. То, что Дима предложил идти в лагерь, еще не означало окончательного примирения. Вадим слишком хорошо знал своего друга, чтобы быть твердо в чем-то уверенным — настроение у того могло поменяться несколько раз за минуту.

Да и неизвестно было, как отреагируют сербы и оставшиеся наемники на его появление.

Так, каждый в своих мыслях, они молча дошли до лагеря, ни разу не перекинувшись ни единой фразой.

Появлению Чернышева никто не удивился, никто не обратил особого внимания — так, раздалось несколько приветственных возгласов, но не более. Это был скорее хороший признак, чем дурной.

— Ну, рассказывай, — сказал Чернышев Емельянову, когда скромная закуска — несколько банок паштета, батон белого хлеба и тарелка тушенки — была разложена на табуретке и откупорена драгоценная бутылка «Русской». Она была куплена Кабанчиком у кого-то из вновь прибывших русских наемников и подарена Диме в честь счастливого возвращения.

— Подожди. Сначала надо, как полагается, за встречу выпить.

— Точно, — поддержал Диму Чернышев. — А кто старое помянет, тому — глаз вон.

Чокнувшись, оба дружно опрокинули содержимое стаканов и одновременно с удовольствием крякнули.

— Хороша! Жаль огурчика нет.

Только истинно русский человек мог догадаться, чем же так хорош напиток, способный вызвать на лице такую гримасу отвращения.

Емельянов тут же налил по второй и, не дожидаясь Вадима, выпил.

— Вот теперь можно и рассказывать…

Через два часа на полу комнаты стояли три пустые бутылки — одна от «Русской» и две из-под местной абрикосовой водки крепче сорока градусов, а на кровати сидели двое вдрызг пьяных наемников, выясняя извечный вопрос о том. кто кого и до какой степени уважает.

Командование боснийских сербов пребывало в состоянии, похожем на панику, — хорватские и мусульманские вооруженные силы начали активные военные действия сразу на нескольких направлениях, постоянно наступая. Каждый день сербы были вынуждены отступать, сдавая противнику территории.

Делать было нечего: Караджич и Младич выполняли ультиматум НАТО. Мирное население, сербы, либо препятствовали выводу своей боевой техники, либо бежали, понимая, что хорваты и мусульмане сразу же перейдут в наступление, а это чревато этническими чистками.

При этом лидер боснийских сербов Радован Караджич и президент Союзной Югославии Слободан Милошевич никак не могли найти общий язык. Первый заявлял, что будет продолжать драться до последнего серба, а второй занял выжидательную позицию, стараясь добиться мира и снятия эмбарго против своей страны.