мне благодарность, поражаясь хорошим выговором и количеством знаний, приобретенных

моими учениками в такой короткий срок. Такая высокая оценка моей работы была для

меня настоящей радостью.

82

Я имела хороший заработок, но не делала сбережений. Я старалась денежными посылками

помочь родным и друзьям, эвакуированным в разные места Союза и попавшим в беду.

Как-то в сентябрьский погожий день я сидела с книгой в сквере. Мое внимание привлекла

молодая интересная блондинка с сыном лет трех-четырех. Она что-то вязала или

вышивала и время от времени поглядывала на своего мальчика, что-то ласково ему

говорила. Мне понравилась и она сама, и ее музыкальный голос, и педагогический,

выдержанный тон обращения с ребенком. Мы разговорились, она оказалась ленинградкой, преподавательницей математики в Электротехническом институте. Эвакуировалась

индивидуально с матерью и сыном, живет у тетки в проходной комнате. Я познакомилась с

ними, побывала у них. Кроме тяжелых жилищных условий, семья Алексеевых, оказалось, голодала в полном смысле слова. Ольга Петровна, дочь, преподавала математику в каком-

то новосибирском вузе, но была так плохо обеспечена, что не могла прокормить и себя.

Мать ее, Вера Васильевна, женщина необычайно мужественная, энергичная,

самоотверженная, казалось, излучала доброту и сердечность. У нее были золотые руки, она, между прочим, очень хорошо шила. Я загорелась желанием им помочь, вытащить из

бедственного положения. Сначала попробовала помогать в одиночку соственными силами, но скоро убедилась в нереальности такой помощи и стала привлекать других к спасению

этих достойных женщин. Обратилась к моей удивительно добросердечной ученице Лере

Скоробогатовой. Она живо откликнулась и в тот же вечер пошла знакомиться с

Алексеевыми, захватив большой кусок хлеба, в котором они очень нуждались. Первый

блин вышел комом, ей было неудобно предложить хлеб, и она вернулась с ним домой. Мы

потом много смеялись все вместе, вспоминая этот первый ее визит. Но потом дело у нас

пошло. Вера Васильевна стала обшивать Скоробоготовых, Симоновых и нас. Наш

Андрюша тоже был ее клиентом. Она оказалась настолько всем полезной, что ее и

кормили, и хорошо оплачивали. Музыкальная Ольга Петровна своей игрой и пением

вносила большое оживление в семью Скоробогатовых, у которых стояло до тех пор

бездействующее пианино. При кратковременном отъезде членов семьи у всех нас бывали

лишние обеды, и мы несли их Алексеевым. Дружба Скоробогатовых и Алексеевых

приняла такой тесный характер, что в момент реэвакуации Константин Васильевич вписал

их всех трех в члены своей семьи. Как счастливы были Алексеевы, когла сели в вагон

театрального эшелона, возвращающегося в Ленинград. Нужно ли говорить, каких

преданных друзей приобрела я себе на всю жизнь.

Моя внучка Наташа с большим увлечением слушала и нас звала послушать выступления

по радио двух талантливых актеров Пушкинского театра Адашевского и Борисова. Актеры

выступали вместе со слепым баянистом Маланиным. Они мастерски владели песней и

шуткой. Основой передачи были материалы фронта, международные события, письма

слушателей, все было приправлено хорошим юмором. Эта радиопередача, имевшая

выдающийся успех у слушателей, называлась «Огонь по врагу». Вспоминается

четырехстишие, служившее припевом к каждой отдельной части передачи:

«Эх, ты, песня-душа,

Песенка-красавица,

Больно песня хороша,

Но врагу не нравится».

Вскоре по приезде в Новосибирск я стала встречать на бульваре хромую женщину с

палочкой, всегда обремененную большими пакетами, которые она тащила с трудом. Лицо

ее, молодое, довольно привлекательное, казалось всегда утомленным. Выражение

красивых карих глаз было ласковое, доброжелательное. Когда у нас проездом остановился

художник Кибрик, хромая дама принесла ему какую-то вещь, в которой он нуждался. Я

открыла ей дверь и познакомилась с ней. Кибрик сказал про нее, что она тоже художница, но не талантливая. С тех пор мы с ней, встречаясь на бульваре, приветствовали друг друга

и иногда останавливались поговорить о нашем родном Ленинграде. Я всегда верила в свое

чутье на людей, но в данном случае как оно меня обмануло. Раз как-то художница зашла к

нам, она задумала написать портрет Николая Константиновича, но он в это время надолго

уехал на съемку в АлмаАту. Тогда она обратилась с предложением ко мне: «У вас красивая

голова, разрешите мне написать ваш портрет». Я согласилась и заговорила о плате, она

как-будто даже обиделась. «Что вы, что вы, это будет моей радостью. Да ведь я вас

порядком помучаю. Вот только, может быть, выйдет плохо, тогда попробуем еще раз». И

вот она стала приходить ко мне, писать меня в черном шелковом платье с розовым

шарфиком на шее. Между прочим, с первых же сеансов моя новая подруга сообщила мне, что она получила премии за портреты Шостаковича и Халилеевой. Это заставило меня

смотреть другими глазами на ее, как мне казалось, неприятную манеру класть краски. Я

устраивала ей небольшие завтраки, кормила ее сахаром, который обменяла на золото. Она

торопилась кончить портрет к выставке новосибирских художников. Приблизительно

после 15 сеансов художница понесла мой портрет куда-то на экспертизу, но, очевидно, он

был безнадежно забракован. По ее словам, неудача была во мне, на выставке будут

представлены только портреты знатных людей. Но что это неправда, я убедилась, когда

увидела произведения новосибирских художников. Все знакомые и родные не находили

портрета похожим, а выполнение его называли мазней. Но сеансы проходили в

оживленных беседах. Мы с художницей казались созвучными, она тоже очень много

читала и думала, восхищалась моей наружностью и хвалила и общий ансамбль, и каждую

статью в отдельности. Я только потом поняла, какая она была льстивая, как мало было в

ней искренности, и слушала, развесив уши. Художница много мне рассказывала про свою

семью, о трагической гибели отца и матери во время блокады, о своей трогательной

дружбе с сестрой. Разговор зашел о ленинградских жилищных условиях. Она

расхваливала до небес свою квартиру и с места в карьер предложила мне занять

прекрасную солнечную комнату в 15 метрах рядом с собой. А меня как раз сильно

тревожил квартирный вопрос, друзья писали, что моя чудесная комната занята – удастся

ли мне ее получить? Я как-то спросила мою новую подругу, есть ли у нее в квартире

ванна, она мне спокойно ответила, что у них две ванны. Это уж был для меня большой

соблазн, отсутствие ванны – единственный недостаток моей голубой комнаты. Одним

словом, я была совершенно покорена и приняла предложение моей поклонницы по

приезде в Ленинград ехать с вокзала прямо к ней на квартиру.

83

Ну и пришлось мне хлебнуть горя, так доверившись мало знакомому человеку, лживому с

головы до пят.

10. Возвращение в Ленинград

Вспоминается мне 27 января 1943 г., один из счастливейших дней моей жизни. У

Щербинских в комнате было радио. Оленька всегда утром слушала последние известия и в

случае чего-нибудь важного, перед уходом на работу сообщала нам с Наташей. Так было и

в это памятное утро. Войдя, Оля с громадным волнением объявила о снятии блокады с

Ленинграда. Радость наша была неописуема. С этого дня я стала деятельно готовиться к

отъезду домой. Мои родные смеялись надо мной, когда уже в марте месяце все мои вещи

были уложены и готовы к упаковке. А мне просто доставляло удовольствие копошиться с

укладкой, мечтая об отъезде. И вместе с тем, я ни минуты не сомневалась во всем