тобой не увидимся». Я старалась его подбодрить, говорила, что мы скоро вернемся, но он

стоял на своем и был прав. На другой день он пришел на несколько минут на вокзал

проститься со всеми нами, и это было прощанием навеки. Готовая к отъезду, я сидела в

передней на своих вещах, и никто за мной не заезжал, я уж начала волноваться. Но скоро

всегда заботливый Николай Константинович прибежал запыхавшись на минутку, чтобы

успокоить меня. «Не волнуйтесь, заеду за вами через час на машине». И действительно

очень скоро он перевез меня с вещами на вокзал. Носильщик взвалил мои вещи на

тележку и, к моему удивлению, Николай Константинович сказал ему: «Вагон № такой».

Оказывается, мой добрый гений уступил мне свое место в купе, а сам поместился на

временно свободном месте в купе директора театра. А потом Николай Константинович

перешел в свое купе и мы все прекрасно разместились. От неожиданности у меня был

момент замешательства. Я готовилась к теплушке и взяла некоторые вещи специально, чтобы устроиться там по возможности удобнее, и между прочими вещами особенно пугал

меня большой матрас. Я хотела его просто оставить на тележке, но тут пришла на помощь

добрейшая Анна Адриановна, мать Николая Константиновича – она немедленно

сговорилась с проводником, чтобы он взял этот большой пакет к себе, сказав, что Черкасов

оплатит его услугу. Как пригодился мне в Новосибирске этот прекрасный матрас, как

удобно мне спится на нем и сейчас.

С одной стороны нашего купе помещалась семья народного артиста К.В. Скоробогатова.

Он ехал с женой, врачом Анной Васильевной, дочкой Лерой и внучкой Анечкой, почти

ровесницей нашего семимесячного Андрюши. Рядом со Скоробогатовыми было купе

народного артиста Николая Константиновича Симонова. Таким образом, в вагоне

оказались рядышком трое новоиспеченных народных артистов и лауреатов Сталинской

премии – Черкасов, Скоробогатов и Симонов. Семья Симонова состояла из жены, тоже

актрисы Анны Григорьевны Белоусовой, тещи и двух дочерей - Лены и Катюши. Леночка, дочь Белоусовой от первого брака, была совсем худенькая, бледная девочка лет 89.

Четырехлетняя Катюша - толстая, румяная, обладала всеми данными будущей русской

красавицы, тип, так удачно запечатленный художником Маковским. Теща Симонова –

приемная мать или мачеха Белоусовой Мария Константиновна – в прошлом

политкаторжанка с очень интересной жизнью вплоть до побега из тюрьмы. Наверное, она

сама напишет свои воспоминания, а я ее видела в роли удивительного педагога, всю свою

душу отдавшего детям Симонова. У Марии Константиновны были неисчерпаемые

источники фантазии для изобретения детских занимательных игр и нужной

самоотверженной любви к ним. В дорожной скуке я, стоя в коридоре вагона с Андрюшей

на руках, часто с интересом следила за их увлекательными детскими играми под

руководством Марии Константиновны. С другой стороны нашего купе помещался

народный артист Юрий Михайлович Юрьев со своей «нянюшкой Настей». Называю я ее

так, потому что это симпатичнейшее существо Настенька была также необходима ему, как

бывают хорошие няни для младенцев. Она участвовала в его одевании и раздевании, не

отходила от его постели, когда он был болен. Настенька ездила с ним на халтурные

выездные спектакли. Раньше она была прислугой его матери, и 30 лет после ее смерти

провела с ним. В какой-то степени она заменяла ему и мать. Настенька обожала Юрия

Михайловича, несмотря на то, что он, избалованный ею, часто сердился на нее и бывал

просто грубым, когда ей не удавалось ему угодить. С Настей интересно было поговорить о

театральных делах. Она знала все пьесы, в которых участвовал Юрий Михайлович,

говорила хорошим русским языком культурного человека. Во время нашей поездки она

часто выходила из купе расстроенная: «Он любит рыбу к обеду и все сердится, что я ему

не даю».

76

Забегая вперед, скажу, как она убивалась после его смерти, а он почему-то никак не

обеспечил ее. Но Юрий Михайлович тоже был очень привязан к Насте. Когда в последний

раз перед смертью он вернулся из больницы, то, выйдя из машины, посмотрев кругом, вдруг разрыдался, говоря: «Почему Настя меня не встречает». А Настенька захлопоталась

в квартире, ожидая его возвращения.

Следующее купе занимали две Катюши, как звала Наталия Сергеевна Рашевская

Екатерину Павловну Корчагину-Александровскую и ее дочь Екатерину Владимировну

Александровскую. Тетя Катя выезжала из Ленинграда в очень тяжелом настроении, в

слезах. Она долго не могла решигь, ехать ей или оставаться. А когда ее, наконец,

уговорили ехать, категорически отказалась от выезда ее старая, преданная Поля.

Насколько помню, следующее купе занимал Леонид Сергеевич Вивьен с женой Евгенией

Михайловной Вольф-Израэль, дочерью Мариной и тещей, которая ехала больная, все время

лежала и не выходила из купе. Леонид Сергеевич, всегда на вид спокойный,

выдержанный, с неизменной трубкой в зубах, пользовался каждой остановкой поезда,

чтобы подвигаться и даже побегать со своей 15летней дочкой Мариной.

В одном купе находилась еще одна лежачая больная – Музиль как мне потом сказали.

Проходя мимо этого купе, я всегда оборачивалась на взгляд ее прекрасных живых глаз, которые с большим интересом всматривались в меня, наверно, как и в каждое новое лицо.

Я всегда с участием смотрела на нее, думая: какая, должно быть, тоска лежать вот так, неподвижно. Ее сын– режиссер Пушкинского театра, только что поставил очень удачный

спектакль тургеневского «Дворянского гнезда». Говорят, его мать очень поправилась в

Новосибирске и возвращалась домой в совсем другом состоянии.

В одном из купе ехали супруги Сушкевич и Бромлейс маленькой собачкой. За все две

недели нашей поездки я ни разу не видела Бромлей без шляпы с вуалью и перчаток.

Всегда в полной форме. Почти на всех больших остановках супруги, а чаше одна Бромлей

с собачкой выходила на прогулку. Горда и величава была она необычайно. За наше

длинное путешествие мы постоянно сталкивались с ней лицом к лицу. После нескольких

таких встреч я как-то однажды невольно поздоровалась с ней. Она не ответила мне, сделав

вид, что не слышала моего приветствия. Экая гордыня!

Во время пути все наше с Ниной внимание было сосредоточено на кормлении и

пищеварении Андрюши. Кормилица моя дочь Нина была такая же плохая, как я в свое

время. Очень рискованная вещь была эта поездка для младенца такого возраста.

Приходилось давать ему молоко, купленное на станции, от неизвестных коров. Но выбора

не было, и, в конце концов, все обошлось благополучно.

До Тихвина два раза над нами показывались германские самолеты, поезд останавливался, желающие выходили из вагонов. Я лично два раза выходила в поле с Андрюшей на руках

и ждала окончания тревоги. В первый налет тетя Катя с дочкой вышли вместе со мной, а

по возвращении в поезд обе подошли и крепко меня поцеловали. Они со мной очень

дружили в Новосибирске, и этот поцелуй как будто скрепил нашу будущую дружбу.

Очень тяжелое впечатление осталось у всех при проходе поезда мимо станции Мга. Там

только что был налет, кругом валялись изуродованные, побитые самолеты и масса еще не

убранных трупов. Я рада была, что близорукость дала мне возможность видеть картину в

сильно смягченном виде.

Мы часто встречали воинские поезда, направляющиеся в Ленинград, и перегоняли

заводские эшелоны. На стоянках красноармейцы и рабочие, узнав, что наш поезд везет в

Новосибирск эвакуируемый Пушкинский театр, вызывали и приветствовали своих

любимцев Черкасова и Симонова.

Питание у всех было свое, но все-таки как нас устраивала возможность получать на