какие чудесные минуты переживала я, когда, с трудом передвигаясь, уходила на много
часов в Эрмитаж. Там садилась около картин со своими записями и располагала их
материал как пояснение к наиболее известным дивным творениям голландцев –
Рембрандта, Рубенса, ВанДейка и др. Мне никогда не забыть этих чудесных часов. Мои
друзья, знакомые, старшая дочь Наташа и ее подруги просили меня показать мою работу.
Так начались экскурсии по Эрмитажу под моим неофициальным руководством. Мои
рассказы о художниках и их произведениях увлекали моих слушателей, а их всегда
собиралось много. «Мамочка, как интересно», – говорила мне Наташа. Эта работа давала
мне большое удовлетворение. Мой проект проработать точно так же южную половину
Эрмитажа никогда не осуществился. Я поправилась, надо было служить, зарабатывать. Не
было достаточно свободного времени, а когда оно появилось, другие увлекательные
занятия захватили меня целиком.
К лету 1926 года, проведенному мною в Лебяжьем, относится моя «встреча», короткость и
безнадежность которой подходит под английский термин «Ships that pass in the night»
(корабли, которые приходят ночью) . У меня сохранилась фотография, запечатлевшая «эту
встречу»: я со всем своим выводком (тремя замужними дочерьми) живу в пансионате у
нашей милой тети Зины (поселок Лебяжье, Зинаида Васильевна Ливеровская). Мы
обедаем на веранде, сидим вокруг стола. Из мужей моих дочерей налицо только один
Владимир Владимирович Щербинский, муж Оли. Стол возглавлет на менер pater families некто Черкесов, один из бывших владельцев знаменитой до революции библиотеки.
Средних лет, удивительно симпатичный, образованный человек, он работает корректором
в Госиздате. Я переживаю время моего инвалидства, с трудом хожу, особенно по
лестницам, болят глаза, худая, бледная, вид у меня совсем непрезентабельный. Я начала
прорабатывать источники художественной литературы, не расстаюсь с выпусками по
истории живописи Бенуа.
С первого момента нашего совместного пребывания в пансионате Черкесов стал проявлять
ко мне дружественное расположение. Как-то сразу почувствовалась наша
интеллектуальная созвучность. Не только сведущий во всех областях науки и искусства, он
был и широко, прогрессивно мыслящим человеком. У него сохранилась своя личная, очень
ценная библиотека. «Я надеюсь вас видеть у себя и быть вам полезным в материалах по
искусству» – как-то сказал он мне.
Его внимание и интерес ко мне действовал, как бальзам на мою рану, еще не зажившую
после душевной операции. Мы много времени проводили вместе, чаще всего за столом на
веранде. Он казался совершенно здоровым, никто бы не сказал, что не только дни, но и
часы его уже сочтены.
Черкесов был женат на вдове с двумя сыновьями-шалопаями, и, очевидно, его тяготила
воспитательская работа над таким неблагодарным материалом. Он как-то сказал мне,
между прочим, что признает развод и не считает себя чем-либо связанным.
Наружность чеховского типа, возраст, манера держать себя – все в нем было удивительно
мне по душе. Мелькала иногда мысль, не нашла ли я свою половинку, не выпало ли на
мою долю такое счастье. Любя природу, мы не сходились с Черкесовым в одном: он любил
больше водную стихию, а я – леса. Он проектировал совместную прогулку в чудесный
Лебяжинский лес и просил меня показать мои любимые места.
62
Наши знакомство и дружба продолжались не больше двух недель. Однажды утром я
узнала, что ночью у Черкесова был тяжелый припадок печени, и сейчас он уезжает в
Ленинград. Я вышла на веранду, чтобы проститься с ним. Очевидно, у него было какое-то
тяжелое предчувствие, потому что, прощаясь со мной, он грустно сказал: «Как мне жаль, что я никогда не увижу вашего леса». У него оказался гной в печени, и он скончался во
время операции.
В конце 1926 года мне предложили место секретаря по практике в Пединституте имени
Герцена. Я с радостью согласилась. Был такой момент в педагогике, когда практика в
школах заняла чуть ли не половину учебного плана. Работа была по моему вкусу,
организационно связывающая педвуз со школами города. Практика была платная.
Приходилось составлять ведомости на оплаты школьных педагогов и студентов.
Начальником моим был светлой памяти Григорий Ионович Левин, брат Лилиной , которая
заведывала в то время ЛенОНО.
Большое влияние имел на меня сменивший Левина новый заведующий ученой частью
института. Коммунист, он привлек меня к изучению политграмоты и руководил моими
занятиями. Громадное впечатление произвели на меня законы диалектики, они внесли
логическую ясность во все мое миросозерцание. Я поняла, что все прежние философские
системы, из которых ни одна меня не удовлетворяла, являлись только ступенями для
установления законов диалектики. Как мне стало просто и понятно жить, когда я
почувствовала себя не наблюдателем природы, а ее маленькой частичкой, вовлеченной в
вечный круг ее закономерностей. Увлекло меня и изучение исторического материализма.
Как всегда, я составляла конспекты прочитанных книг. Первый муж Нины Боря Пхор, в то
время студент правового факультета Университета, занимаясь по тем же источникам,
пользовался иногда моими конспектами. Вот когда я ясно осознала неизбежность наукой
установленного перехода капитализма в социализм. Надо ли говорить, как внимательно
слежу с тех пор за колоссальной борьбой двух враждебных лагерей и как радуюсь
каждому завоеванному шагу на пути к «социализму во всем мире».
Глубоко заинтересовал меня также и великий политический деятель, имя которого было
присвоено институту. Целый год я отдавала все свое свободное время на ознакомление со
всем им и о нем написанным. В то же время я стала составлять аннотации статей
педагогических иностранных журналов для педагогического кабинета института. Мои
статьи-компиляции зарубежной педагогики печатались в журнале ОНО «Просвещение».
Показался мне интересным план работы американской школы «Виннетка» . От имени
Государственного института научной педагогики (ГИНП) я послала письмо в Америку
заведующему этой школой и получила исчерпывающий материал. Воспользовавшись им, я
написала статью о «Виннетка»-плане и зачитала доклад в ГИНП’е. Николай Арнольдович
сделал к докладу интересные диаграммы. Мое сообщение было заслушано с большим
интересом.
В этот же период я сделала перевод книги, выписанной мною из Америки по совету
проф. Мясищева. Он же был и ее редактором. Книга носила заглавие «Волевой
темперамент и его экспериментальное исследование». Мы много над ней потрудились.
Принятая к печатанию Госиздатом, получившая одобрительный отзыв о качестве перевода
из Москвы, книга все-таки не была напечатана. Новый заведующий Госиздатом
Ленинграда забраковал ее содержание. Рукопись находится в библиотеке педвуза. Может
быть, она когда-нибудь и увидит свет.
Пятилетие пребывания среди служащих канцелярии педвуза оставило во мне неприятное
впечатление. Самостоятельная работа, меньшее количество занятых часов создавали мне
как будто привилегированное положение и возбуждали зависть. Был даже такой момент, когда они предложили директору института ликвидировать мою должность, распределив
работу между собой. Проект этот не имел успеха, но, разумеется, не мог способствовать
нашим дружеским отношениям. Я всегда чувствовала себя во враждебном лагере.
В 1925 году, при моем поступлении в педвуз, директором института был Б.А. Фингерт .
Он был культурный, симпатичный человек, возможно, излишне мягкий для своего
ответственного положения. К концу моей пятилетней работы в институте практика
