взволновалась. Мне пришла в голову мысль, что этот человек ненавидит женщин, значит и

я заранее обречена на его ненависть. Но дело обернулось совсем иначе. Уже вечером на

другой день моего приезда из открытых окон квартиры Доброславиных полились

чудесные звуки скрипичного концерта Мендельсона. «Знаешь, – сказала мне мачеха, –

ведь это концерт для тебя. Мы здесь живем вместе полгода и никакими силами мы с

Марией Васильевной не могли уговорить Бориса Алексеевича сыграть что-нибудь. Он

всегда отговаривался плохим настроением». Скоро обнаружилась моя полная победа –

«Veni, vidi, vici» (пришла, увидела, победила). Борис Алексеевич взял на несколько дней

отпуск, и мы много времени проводили вместе. Он был моим чичероне во всех прогулках

по Кисловодску. А вечерами или играли в винт, или наслаждались музыкой. Доброславин

мне определенно не нравился, но после 13 лет монастырской жизни возбуждающий воздух

Кисловодска давал себя знать. На все его признания я отвечала молчанием, которое он, очевидно, принимал за взаимность чувств. Я не была ни легкомысленной, ни кокеткой, но

мне так нравилось слушать его восторженные речи обо мне и о чувстве, на которое он

никогда не считал себя способным. И все эти речи произносились среди такой чарующей

природы! Жалко было нарушать очарование переживаемого момента.

Николай Арнольдович написал мне, что дети немного кашляют, и он велел держать их в

постели. Меня потянуло домой, я забеспокоилась и решила уехать двумя днями раньше, чем предполагала. Май кончался, надо было везти детей в Журавку. Борис Алексеевич

провожал меня до Пятигорска. Прощальный разговор в вагоне носил уже совершенно

конкретный характер. Необходим развод, трое детей его не пугают. Зимой он приедет в

Петербург. Почему я все молчала – не знаю. Наверно, судьбе было угодно, чтобы этот

эпизод пережился красиво до конца.

Разразилась первая мировая война, зимой Борис Алексеевич приехать не смог, отложил

приезд, а в 1915 году заболел тяжелой формой тифа и умер. Каково же было бедной

Марии Васильевне хоронить любимого сына. Все сведения о Борисе Алексеевиче я

получала от мачехи.

Николай Арнольдович занимал должность начальника какого-то ответственного отделения

Главного артиллерийского управления. Поэтому война 1914 года, сделав его работу еще

напряженнее и ответственнее, внесла улучшение в наши финансы. Он стал получать

ставку 250 рублей в месяц и еще наградные. В марте 1915 года я совершила свое второе

путешествие – на этот раз в Ялту, где тогда проживала Елена Георгиевна. Я уехала от

наших мартовских морозов и снежных бурь. В Ялте все цвело и благоухало. Сказочно

красивы были городские сады, белоснежные массы цветущих фруктовых деревьев,

освещенные ярким солнцем юга. Но в Ялте, также как в Кисловодске, я ясно

почувствовала, что южная природа, сначала поразив своей нарядной и яркой красотой, быстро вызывает во мне чувство пресыщения. Недаром Чехов где-то называл ее

бутафорской. Очевидно, нам северянам, живя на юге, присуще испытывать тягу к нашим

привычным, милым сердцу левитановским пейзажам. До поездки в Ялту я никогда не

загорала, но из Крыма вернулась коричневая и с тех пор стала загорать, как только

начинает припекать весеннее солнце.

Я чудесно провела время в Ялте, взбиралась на Ай-Петри, каждый день по несколько

часов сидела на набережной, любуясь голубыми красками Черного моря. У мачехи

оказались знакомые, с которыми я едила на экскурсии вокруг Ялты. Совершенно

неподготовленная к быстро наступающей темноте Крыма, я испытала очень неприятный

момент. Я с детства очень плохо вижу в темноте – кажется, это состояние называется чем-

то вроде куриной слепоты. Как и в Кисловодске, мачеха наняла мне комнату недалеко от

себя. В первый же вечер, когда я вышла от нее, чтобы пройти в свою комнату, на меня

вдруг сверху опустилось черное покрывало. Меня обуял какой-то ужас, и я ощупью,

держась за стены домов, вернулась к мачехе и попросила ее проводить меня. Больше я по

вечерам в Ялте не выходила.

43

В 1916 году на нечетной стороне Фонтанки, близ Невского, было организовано какое-то

англо-русское общество, не помню точно, как оно называлось. В нем деятельное участие

принимал Корней Иванович Чуковский . Там мне удалось получить перевод

антимилитаристической книги. Я перевела, получила деньги, но, насколько мне известно, книга никогда не была напечатана. На заработанные деньги я сшила себе хорошее платье и

снялась.

В этот период у моего двоюродного брата Всеволода Исиодоровича Борейши

устраивались интересные, оживленные вечера. Известный в то время адвокат

Михаил Виллиамович

Бернштам покровительствовал тогда моему кузену и рекомендовал его своим клиентам. У

Всеволода Исидоровича хорошо пошли дела. Жена его к тому времени окончила

Консерваторию. Гостеприимный хозяин, Всеволод Исидорович умел хорошо, красиво

принять, угостить и повеселить своих гостей. Всегда было много пения, музыки, я с

большой охотой посещала эти вечера и обеды.

5. Революция

И вот пришла февральская революция. Мне теперь кажется странным, насколько тот слой

мыслящей интеллигенции, к которому я принадлежада, был мало подготовлен к

Октябрьской, настоящей революции. Мы слыхали о Ленине как об авторе научных книг, но не как о вожде рабочей партии большевиков. Да и о большевиках мы почти ничего не

знали. Поэтому моя кузина Екатерина Исидоровна и я, далекие от политики, приняли с

большим энтузиазмом свержение монархии и февральскую революцию. Длинные

разговоры вели мы с ней по телефону, делясь всем виденным и слышанным. О Керенском

мы тоже ничего не знали до момента прихода его к власти, никогда не задавали себе

вопроса, почему Керенский, а не кто другой, стоит во главе революции. Ни в чем еще не

разбираясь, мы ответить на этот вопрос все равно не могли бы.

Внешне наша жизнь текла по-прежнему. До меня дошли сведения, что министром

просвещения назначен Константин Григорьевич Голубков, гатчинец, мой товарищ

детства. Мысль получить большую, интересную работу по-прежнему не покидала меня. Я

пошла к Голубкову. Насколько помню, он принял меня в большом здании на Казанской

улице. Через несколько месяцев там организовался Комиссариат просвещения. Голубков

отнесся сочувственно к моему желанию работать и провел меня к своей помощнице,

сидевшей в комнате рядом. Фамилии этой дамы я не помню. Узнав о моем знании

английского языка, она предложила мне написать статью, вернее доклад о крупном

английском деятеле по детской беспризорности – докторе Бернардо . Указала, где достать

источники. Бернардо был просто добрый человек с большой инициативой. Совершенно

случайно он пожалел и подобрал беспризорника, окружил его заботой и вниманием. Затем

у него появился другой мальчик, отбившийся от семьи. Имея на руках двух питомцев, доктор Бернардо задумал собрать средства и организовать учреждение для

беспризорников. Идея получила большую популярность, богатые люди охотно давали

деньги, и скоро вся Англия покрылась сетью домов для беспризорных детей. Макаренко, автор «Педагогической поэмы», основатель и руководитель знаменитой школы для

беспризорников, своим интересом к этому делу напоминал доктора Бернардо.Я выполнила

порученную мне работу и сдала рукопись помощнице Голубкова. Она просила меня зайти

к ней через две недели. Но это было уже перед самым Октябрем. Про участь рукописи я

ничего не знаю. Дело, основанное на благотворительности, не могло вызвать интереса

пришедшей на смену советской власти... Я побывала в семье Голубкова.

Константин Григорьевич был женат на гатчинской девушке Лиде Киселевой, я знала ее по