стене нёс стражу нарисованный на белом коне гордый герой Кэлугэреней с грозным

бердышем в левой руке. Хозяйка харчевни приняла отца Евтихия с почётом,

пригласила к столу, поднесла ему стаканчик цуйки и закуски. Монах поблагодарил,

однако ни к чему не прикоснулся.

   На любезную настойчивость хозяйки он принуждён был прямо признаться, что забыл

уже вкус мяса и спиртного.

— И давно? — спросила хозяйка.

— С тех пор как надел эту одежду схимника...

— А женщин?— не унималась она, улыбаясь по-лисьи.

— Никогда в жизни!.. Упаси меня господь...— отрёкся благочестивый.

   Женщина покорно поникла головой, опустила глаза, но воровато поглядывала на него

из-под ресниц: в длинной и пышной одежде он выглядел сильным и ещё молодым...

Слово за слово, то по-гречески, то по-румынски, и они быстро стали друзьями, ибо

женщина была весьма расположена к духовным лицам, которые, как о них говорят,

отдохнув вдосталь и будучи хорошо кормленными, показывают себя сильнее в тех

делах, до коих женщины особо охочи.

— Сколько вам лет, отец? — допытывалась Валенца.

— Сорок один, сорок второй пошел.

— Жалко,— промолвила она огорчённо.

— Почему? — удивился Евтихий.

— Вы ещё мужчина в соку...

   И, сказав так, она вздохнула.

   Валенца, молодая и красивая вдовушка, была словно с тех картинок, что Евтихий

нашёл в часослове монаха: высокая, в теле, кожа белая, овальное лицо, большие, как

два чёрных жука, красные, всегда улыбающиеся пухлые губы и ямочки на щеках.

Волосы чёрные, как вороново крыло, кудрями ложились на плечи, локонами завивались

на висках и у ушей. Она ходила в шёлковой рубахе без рукавов, скроенной таким

образом, что под мышками виднелись кусты волос и выдавались вперёд

просвечивающие сквозь тонкую ткань налитые груди. Монах нескромно опустил глаза

ниже её талии, дабы разглядеть в подробностях чудо ляжек и другие сладостные

женские прелести, спрятанные под юбкой, пожалуй узковатой, из-под которой

виднелись тонкие белые лодыжки.

   Женщина была само искушение, целый омут обольщений; с эдаким вражеским

наваждением стоило помериться силами.

   Евтихий, ободрённый ухищрениями Валенцы, застенчиво поведал ей свою заботу,

вернее, рассказал о страстном нетерпении аскета, не находящего случая подвергнуть

испытанию своё тело.

— Может ли такое быть, отец, чтобы не нашлось женщины, готовой помочь вам в этом

почетном деле,— возмущалась вдохновлённая Валенца.

   Тогда благочестивый осмелился смиренно просить у неё обещания выполнить вдвоем

это богоугодное дело, которое и её увенчает добродетелью.

   Женщина коварно улыбнулась и, притворясь, что ему сочувствует, согласилась пустить

его на ночь в спальню, где она будет служить ему ради славной победы над дьяволом

похоти. Мысленно же она не уставала удивляться искусному лицемерию и коварству

монаха. Слушая, она взвешивала и оценивала на глаз; ей нравился его воинственный

вид, широкий насупленный лоб, нос прямой и тонкий с изящными ноздрями, глубоко

посаженные, обведённые тенями горящие глаза, худое лицо, сожжённое внутренним

огнем. Он был похож на героя, красовавшегося на стене у входа в её харчевню, и она

хотела быть взнузданной наподобие коня, послушного его шпорам.

   Она закрыла харчевню пораньше, отправила слуг спать и пустила блаженного через

заднюю дверь в свои покои, где их ожидал богатый стол с разнообразными кушаньями,

фруктами и напитками. Монах ни к чему не притронулся, несмотря на приглашения и

пример хозяйки, которая ела и пила с большой невоздержанностью.

    «Чертов чернец,— думала она,— умеет притворяться!»

   Блаженный терпеливо ждал.

   Она у него на глазах не спеша разделась. Освобождённая от корсажа синяя юбка упала

к ногам, и из её лепестков женщина вышла как сердцевина гигантского цветка. Рубаха,

стянутая через голову, полетела в сторону, рукава её вспорхнули, как крылья... И нагая

женщина, подложив руки под голову, гордо растянулась на тахте.

   Евтихий отскочил к двери, встал на колени и уставился на неё, вытаращив глаза; его

бил озноб, но он не шевелился, только быстро повторял в уме молитвы, защищавшие от

опасностей, и призывал спасителя, всё чаще ударяясь лбом о пол.

   Валенца переменила позу: она оперлась на локоть, повернулась к нему лицом и

некоторое время терпеливо его разглядывала, потягивая кофе из чашки, стоявшей на

маленьком столике.

— Подойди, отец, ко мне поближе,— сюсюкала она, маня его отливающей

перламутром рукой.— После помолишься...

   Евтихий поднял глаза, слепо поморгал и двинулся к выходу, одежды вздулись на нем,

готовые улететь чёрными бабочками на свет... Но тут же снова упал на колени и стал

бить поклоны, касаясь лбом пола и крестясь ещё поспешнее.

   Женщина немного подождала. Потом спросила неясным голосом:

— Как ты хочешь, чтобы я лежала? Так не лучше? Посмотри-ка...

   И она повернулась на спину...

   Тело, сперва натянутое, как струна, готовая зазвучать, утратило напряжённость в

таинственном изгибе поясницы, но не обмякло.

   В лёгкой дрожи пылали, точно хотели улететь, вздыбленные груди... и в голове

Евтихия засветилась строка из «Песни песней»: «Груди твои, как два белых голубя».

   Евтихий глухо застонал, забился, зубы его застучали, пена выступила в углах рта. Но

он не сдвинулся с места.

   Валенца, всё более и более удивлённая неожиданным поведением монаха, снова

повернулась к нему, ослепив его своим голым телом с тайником, где расселина между

ляжек завершалась чёрной родинкой под животом, напоминающим округлостью вал,

остановленный в своем движении.

— Или тебе больше нравится так?

И она раздвинула ноги и неестественно расхохоталась, а потом, с трудом

остановившись, сердито сказала:

— Ты что же это, отец, так нечестно...

   Монах прислушался.

— Чтобы это была настоящая борьба с искушением, надо тебе раздеться и подойти

сюда поближе. Вот тогда ты докажешь свою стойкость... А так... Ты ведь убегаешь...

   Евтихий испуганно стянул на себе одежды — словно его вдруг пронзил холод — и

пощупал свой молоточек.

— Ну, иди же, я помогу тебе снять эту тяжёлую рясу!

   И её руки белым капканом протянулись ему навстречу. Блаженному они показались

змеями. И, подобно заворожённой птице, он пополз им навстречу. Женщина

подскочила, чтобы схватить его. Но он с нутряным ревом, став на четвереньки,

отпрянул назад и дополз до двери...

   Этого она не стерпела... Разъярённая, она кинулась к нему и, смеясь и плача, повисла на

нем, заключила его в кольцо своих рук, притянула к груди и с жаром принялась

целовать. Он оборонялся изо всех сил — кинулся наземь, лицом вниз, как борец на

арене, увлекая её за собою. Но Валенца подсунула руки под его торс, и, как он ни

прижимался телом и руками к полу, изловчилась и перевернула его лицом вверх; она

обвила его руками, закрыв ему рот пламенными поцелуями. И так он, поверженный,

принуждён был лежать, не двигаясь. Он едва дышал. Валенца воспользовалась случаем

— вытащив из-под него свою правую руку, она стала шарить под его одеждой,

откинула рясу, подрясник, пока не наткнулась на что-то необыкновенно твёрдое... на

молоточек... Она растерялась. Евтихий воспользовался передышкой, он рванулся, как

безумец, откинул её в сторону... Валенца в неистовстве принялась плевать на него,

царапать, осыпать его пощечинами. Точно сам разнузданный дьявол обрушился на

блаженного. С распущенными волосами, задыхаясь и скрежеща зубами, она дала ему

подножку и снова повалила.

   Теперь он откатился дальше и, с ужасом увидев, что она снова к нему кидается, едва