поплыли из деревни в направлении Дуная. Конец заводи соединялся с рекой гирлом, рукавом,

длиной в несколько километров, но узким — всего каких-нибудь десять саженей шириной. Это

Почовелиштя, старое русло, местами очень глубокое. Через этот рукав наводнение заносит в

затон сонм рыб. И через него же они ускользают назад, когда Дунай, опадая, отсасывает свои

воды.

   И вот когда рыба возвращается, рыбаки должны перерезать ей путь, чтоб она не скрылась в

реке, куда зовут её неумолимые законы природы. Первыми чувствуют подходящий миг сомы...

Они подают сигнал и отправляются в путь, увлекая карпов и других дунайских рыб в эту

фантастическую миграцию. Рыбаки узнают об этом по стародавним приметам и не дают рыбам

воли. Они задолго в подходящем месте устраивают запруду и там, расставив садки, караулят

рыбу.

   Как и каждую весну, жители Почовелиштя проникли в рукав и прошли его больше чем

наполовину. В одном месте гирло сужается, но тут же вода прорывает русло глубже и шире,

образуя бурлящий водоворот, а потом, сдавленная с двух сторон, изливается в омут, в заросшее

тиной озеро, через которое течет дальше. Здесь знаменитый брод, где ловят рыбу, и запруда

Почовелиштя. Два ряда столбов, вбитые друг напротив друга поперёк рукава, преграждают путь

воде. Один ряд со стороны омута, другой обращён к Дунаю. Между ними — тинистая яма

омута.

   Чёрные сваи, выглядывающие из воды наподобие мачт,— скелет запруды,— стоят там

незыблемо десятки лет. Только изгородь, их соединяющую, каждую весну привозят из деревни.

   Люди вытащили здесь лодки на берег, чтобы разгрузить материал для запруды. Бригадир

мелькал то тут, то там, отдавая приказания шиворот-навыворот; эдакий тупица, черномазый и

губастый, которого недавно сделали бригадиром. Чванливый болтун, он страшно пыжился,

чтобы прослыть умником. А на самом деле был просто дурак дураком.

— Амин,— приказывал он, видя, что люди совсем его не слушаются,— Амин, давай сюда!

   Рослый рыбак отделился от группы товарищей и последовал за бригадиром. Взобравшись на

перекладину, соединяющую столбы с одного берега до другого чем-то вроде моста, они

осмотрели каждую сваю, побили её со всех сторон, попробовали, не качается ли... Под ними,

сумрачная, быстрая и суровая, текла вода; она пробивалась из Дуная к омуту между чёрными

столбами, ударяясь о них с тяжелым, приглушённым воем, и глубинные подземные толчки

отдавались в сваях, сотрясая их.

   Они сошли вниз.

— Не беспокойтесь,— заверил людей бригадир.— Столбы ещё тысячу лет продержатся... Ну,

ударим разок-другой молотком — только так, для смеха. Тыквы! Эй, где же тыквы? — кипятился

он.

   Двое прыгнули в лодку, подъехали к ближайшему столбу и попытались привязать к нему

пустую тыкву. Течение рвало её из рук, как ураган бумажного змея. Потом вторую привязали к

средней опоре и третью — к столбу у противоположного берега. Все три нацелились, словно

стрелы, на озеро. Прочные верёвки гудели, натянутые, точно проволока.

— Хм! Здорово несёт к озеру. Если верить тыквам, вода не спадет и за неделю. Как ты думаешь, Амин?

— Да брось ты свои глупости... Что знают эти сухие головы? Ты на поверхность не смотри: вода

идёт теперь глубиной. Сперва там меняется. Сила вся под низом.

— Ну а ты как думаешь? Когда?

   Амин ничего не ответил. Раздетый, он вошёл в воду, держась за кустарник. Но вода не

стерпела. С силой ударив Амина по ногам, она повалила его... Пришлось, чтобы вернуться назад,

плыть до столба и за него ухватиться.

— Сегодня не скажу, только послезавтра,— решил он и отошёл в сторону, чтобы разжечь

костёр.

   Потом они дни и ночи по очереди не спускали глаз с тыкв, прислушиваясь к завыванию вод,

выслеживая перемены.

   На третий день вечером Амин снова вошёл в омут. Он с трудом добрался до первого столба. Вода

была ему по горло, она бурлила и захлестывала его пеной. Каждая часть его тела — грудь,

руки, ноги — гудела по-своему, в зависимости от глубины, на которой находилась в воде; подобно

антенне, он определял быстроту течения, силу ударов воды — точно твёрдого предмета — на

разных уровнях его тела и делал выводы. Особенно чутки были ступни — они брали пробы,

измеряли, принимали сигналы о мыслях вод на глубине, где носились рыбы. Несколько раз он

окунулся с головой и, посидев под водой, решительно вынырнул.

— От сегодняшнего через три дня надо кончить запруду.

   Товарищи глядели на него вопрошающе.

— У берегов вода стала спокойнее. Теперь ждать недолго, она будет возвращаться.

— А в середине?

И бригадир показал на перекладину посреди реки: она тревожно дергалась, и от этого дрожали

столбы.

— И у середины нет уже прежней силы... Я против неё выстоял. Скоро ветер выдует озеро

в Дунай.

   Он сказал это так, будто видел, как оно изрыгает воду.

— Да ты что, не замечаешь, вода и не думает спадать. На Дунае она всё такая же высокая,—

дразнил его бригадир.

— А я разве говорю, что она спала? Только я опустил руки в воду... и течение их не сносит.

Посмотри, оно дало мне даже утащить вот это.

   И он разжал кулаки, полные песка.

— Песок песком, а вот как рыбы? Речь о них — заплывают они ещё из Дуная?

   И грозный бригадир хмуро на него глянул.

— Пока я перебирал воду, ни одна не проплыла. Ты ведь знаешь, Дунай отлучил их от

груди.

— Тогда что же они делают?

   Амин улыбнулся.

— Они в заводи, собрались, как воины, и ждут приказа от своего императора, какого-

нибудь мудрого сома, чтобы уйти у нас из-под носа, пока мы здесь разговариваем, вместо

того чтобы взяться за дело... Ну пошли, ребята!

   И он схватил кусок запруды и вошёл в воду.

   Работали все вместе целую ночь при свете звёзд, работали последующе дни — голые, в

холодной, обжигающей воде, обследуя дно, чтобы приспособить клапаны, связать куски

запруды между столбами; длинноволосые, бородатые, точно боги вод, они погружались сотни

раз, задыхаясь, выходили на берег, чтобы передохнуть. Тревожные воды бурлили, проносясь

над ними, но не могли им помешать. К трём часам утра весь омут — снизу доверху на высоту

человеческого роста — был отгорожен двумя запрудами из планок и тростника, сквозь которые

проникала вода. Последними в садок были вделаны клапаны.

Это были гибкие двери, которые открывались очень хитро, только при нажиме извне, со

стороны гирла — как в мышеловках.

   Когда вода из заводи возвращалась в Дунай рыбы, которых она с собой несла, толкали клапаны

и оказывались в ловушке, в садке... И не могли уже вернуться... Всё, что туда ни попадало,

назад не уходило. Вторая, задняя запруда неумолимо стояла на пути.

   Дело было сделано, садок поставлен, и ждали только начала лова. Люди перед уходом

говорили друг с другом шепотом. С этого момента никто — ни вокруг запруды, ни в отдалении

— не имел права шуметь: рыбы несказанно боязливы. Напугавшись, они возвращаются с

середины пути.

   Как и каждый год, Амин остается на вахте целые недели — один среди безмолвия этих мест. И

никто ему не скажет: «Амин, ты смотри». Даже тупой бригадир. Это лишнее. Все знают, что

нет рыбака более искусного и трудолюбивого, который бы так умело управлялся с садком, что

бы ни случилось.

   Товарищи отправились на другие работы, в другие места. Амин даже не проводил их.

Оставшись один, он стал хозяином этих уединённых мест. Изредка сюда залетит какая-нибудь

птица. А иной раз, утром или вечером, ветер пронесется по листве ракит или раздует зелёные

юбки прибрежных камышей.

   Сверху, с перекладины первой запруды, точно с носа полузатопленного, застывшего в воде