не мучает меня.

— Но ведь вы собираетесь еще возвращаться в

Чечню?

— Собираюсь, но не сейчас.

Элмарза замолчал, будто взвешивая то, что

собирался сказать. Потом подошел поближе к абреку и

произнес тихо, глядя ему прямо в глаза:

— Шахид еще просил передать вам, что есть

возможность вернуть из ссылки вашу семью. Это очень

трудно, но можно попробовать.

Зелимхан вздрогнул и буквально впился глазами в

своего гостя. Но тот выдержал его взгляд.

— Мне надо поговорить с Шахидом, — выдавил из

себя абрек. — Но я не хочу ехать в Шали. Оттуда уже

несколько раз исходило предательство. Я говорил об

этом Шахиду. Как только я вернусь в Чечню, я вызову

его куда-нибудь в горы.

— Вы можете вызвать его через меня, — подумав,

предложил Элмарза. — Мой дом стоит в стороне от

всякого жилья, у самого леса. Я могу объяснить вам...

— Хорошо, — сказал Зелимхан. — Я подумаю.

Когда неожиданный гость уехал, Зока долго

хмурился и все же не выдержал, заговорил:

— Не хочу расстраивать тебя, Зелимхан, но не

нравятся мне твои связи с Шахидом.

— Почему ты так плохо думаешь о нем, Зока? Он

же был с нами в Кизляре, к тому же он мой родственник.

— Пусть он бывал бы с нами не только в Кизляре,

но даже в Крыму, все равно я не верю ему, — махнул

рукой старый пастух.

— Не знаю... — задумался харачоевец. — Я не

вижу никаких причин для сомнений в его верности...

И потом, он говорит, что можно вернуть Бици с

детьми.

— А правда ли то, что он говорит? — усомнился

пастух.

Зелимхан в задумчивости пожал плечами.

** *

На этот раз Борщиков сам, без приглашения, поздно

вечером явился к штаб-ротмистру Кибирову.

— Хотел пригласить вас к себе в гости, — сказал

Шахид, низко кланяясь. — Но побоялся испортить

дело. Если бы вы побывали в моем доме, об этом

непременно стали бы говорить.

— Вы еще успеете пригласить меня в гости, Шахид.

Вы правильно сделали, что сами пришли.

Осторожность никогда не может помешать, — похвалил ша-

линца Кибиров. — Ну, рассказывайте, что у вас

нового?

— Есть новости, господии штаб-ротмистр, —

Борщиков потер свои пухлые руки, присаживаясь около

хозяина. — Теперь Зелимхан не уйдет из наших рук. Но...

— Опять «но»? — перебил его Кибиров.

— Нет, вы послушайте, господин штаб-ротмистр,

теперь дело наше верное. Вы помните, еще давно генерал

Шатилов говорил, что нужно иметь точный план поимки

Зелимхана? Так вот, такой план есть...

— Это становится интересным, — промолвил

Кибиров, откидываясь на диване.

— Один мой человек может стать близким

другом Зелимхана, но для этого требуется ваша

помощь.

— Какая?

Борщиков немного помялся.

— Надо вернуть из ссылки семью абрека, —

выпалил он, словно сам испугавшись этой просьбы.

— Да вы с ума сошли, господин Борщиков, —

искренне изумился Кибиров. — Это может решить

только генерал.

— Вот об этом я и прошу. Вспомните, ваше

высокоблагородие, ведь с тех пор, как Зелимхан живет без

семьи, его стало гораздо труднее выследить.

— Это, положим, верно,— задумчиво произнес

офицер. — Ну а что дальше? Предположим, я уговорю

генерала.

— Тогда Зелимхан будет верить мне как самому

верному своему другу. Семья его по возвращении

сможет встретиться с ним в доме моего человека, о котором

я вам уже говорил...

— Можете не продолжать, — перебил его

штаб-ротмистр, иронически улыбаясь. — Дальше все пойдет как

по нотам: генерал Михеев пошлет к этому дому целую

армию, абрек же очередной раз сбежит, — Кибиров

махнул рукой. — Вы, именно вы сами должны

покончить с Зелимханом.

— Господин штаб-ротмистр, выслушайте меня,

пожалуйста, — умоляющим голосом произнес

Борщиков. — Хоть Зелимхан и серьезно болен, но брать его

очень опасно. Жертвы будут, — после некоторой паузы

продолжал он. — Мой же человек берется тайком

выдать нам его труп.

— Золото, а не человек! — воскликнул Кибиров,

хлопнув себя по коленке.

— Он просит за это всего одну тысячу рублей.

— Не будем торговаться, Шахид, мы не на

базаре, — строго заметил штаб-ротмистр. — А этому

вашему человеку действительно можно доверять?

— Вполне. Если он возьмется, то обязательно

все будет сделано, — Борщиков просиял, предвидя

успех, и, наклонившись к собеседнику, добавил:

— Страшно жадный, за деньги он и родного отца

продаст.

— Значит, он берется выдать нам его мертвого, так,

чтобы никто нас не знал?

— Да. Если, конечно, мы ему заплатим, —

осторожно ответил хитрый шалинец. — Просите генерала, пусть

выделит для этого еще тысячу рублей.

Кибиров на минуту задумался.

— Ладно, — сказал он, понизив голос. — Ни

генерал, ни кто другой не должен знать, что выдадут его

нам мертвым. Поняли?

— Так точно.

— Обещайте этому вашему человеку от моего

имени одну тысячу рублей. Колда дело сделаем, деньги

найдутся.

Тихие сентябрьские дни 1913 года. С полей веяло

молочным ароматом поспевающей кукурузы, на

дорогах, как обычно, натужно скрипели крестьянские арбы.

Люди готовились отметить праздник окончания ура-

зы. Хозяйки белили дома, прибирали в комнатах,

готовили праздничную одежду для мужей и детей. Отцы

обещали мальчикам, что завтра утром посадят их на

лучших коней, чтобы они веселой компанией понеслись

вдоль всех дворов, поздравляя взрослых с праздником

уразы.

В такой день веселятся даже те, кому и кутнуть-то

не на что. Веселятся потому, что так повелевает

всесильная вера в законы, данные Магометом.

Казалось, все в мире сулило сейчас только хорошее,

но на душе у Зелимхана было тревожно, и даже не с

кем было ему поделиться этой тревогой. Теперь он мало

с кем говорил о своих чувствах, предпочитал молчать и

настороженно прислушиваться. Он с горечью

вспоминал слова своей матери: «Ты лее ведь один, разве

выстоишь против целого света?»

Вот уже несколько недель знаменитый абрек,

послушавшись Шахида Борщикова, скрывался в лесу,

неподалеку от дома Элмарзы, на берегу Шела-ахк. Жил он

теперь, словно раненый зверь — больной, без крова, без

друзей, без родных, готовый из последних сил

броситься на нападающего. Тяжелый недуг отнял у него и

сильные руки и ястребиный взор, которым он так зорко

прощупывал когда-то ущелья, овраги, леса и поляны.

Сейчас Зелимхан полулежал на каменном ложе у

входа в пещеру и тихо напевал:

Песня смолкла. Харачоевец с каким-то особенным

исступленным восторгом всматривался в

открывающийся его взору пейзаж. Он всегда любил природу, но

никогда раньше она не казалась ему столь понятной и пре-

красной. А ведь всю эту красоту он постоянно видел —

видел, не видя. И только в эти последние дни он

духовным взором обнаружил свое единство с первозданным

Лаосом уходящей за горизонт грядой гор.

И как это они до сих пор прятались от него, эти

буйные травы и осенние цветы, тенистые долины, купола

гор и лесов, отливающие всеми оттенками зелени? Да,

конечно, раньше все это было лишь фоном, на котором

разворачивалась драматическая картина его

смертельной борьбы, или условиями страшной задачи, которую

нужно было поминутно решать и ответом на которую

были — его жизнь или смерть. Зелимхан мог назвать

здесь по имени любое жилье, холмик или дерево, зиал

каждую скалу и каждый ручей до самого горизонта. А