Как возвращающийся из полета израненный штурмовик, я пикировал, в очередной заход, на Артема Боровика. У него как будто не было по отношению ко мне отрицательных эмоций. «Совершенно секретно» — солидная фирма. Если Боровик поддержит, проект может состояться. Я позвонил, назвал себя, но мне сообщили, что он меня не знает. Я переспросил: не недоразумение ли, верно ли доложили фамилию, кто звонит, — все в порядке, ответили мне, так и сказали, назвали вашу фамилию, но Артему Генриховичу ваша фамилия ни о чем не говорит.

И тогда я понял, что дело мое — труба. Я не мог поверить, что паренек, стоявший у меня под больничным окном — а я, как будто это было вчера, вижу его рядом с редакционными девчонками, машущего мне рукой, — просит передать, что первый раз мою фамилию слышит. Я убеждал себя: это ошибка. Услужливая девица проявила инициативу, вот и все. Боровик и не знает о моем звонке. Но что-то меня остановило. Я прекратил попытки вступить с Артемом в контакт. Кто я для него? Пришелец с другой планеты. Или с той планеты, которую уже распахали и обескровили, потеряв к ней интерес.

Чью еще толкнуть дверь?

Целмс обустраивается в «Новых Известиях». По поводу работы неопределенно ответил: «Звони». А об «Огоньке» — о возрождении того, который существовал до него, коротко отрезал: «Бредятина».

Вигилянский надел рясу, служит в церкви при старом университете, недавно по телевидению высказался по поводу Льва Толстого, сказал, что не зря его отлучили от церкви и подвергли анафеме. И признал необходимым запретить показ по телевидению кинофильма «Последнее искушение Христа».

Володя Чернов, пока я ходил по кругу, побывал, говорят, в Швейцарии, на аудиенции у Березовского, очень богатого человека и, на мой взгляд, самого талантливого в своей среде. Березовский — хозяин «Огонька». И вот теперь Чернову, в лице нового главного редактора журнала, предстоит превращать его в орган класса, которому решил служить. Такому можно лишь посочувствовать. А человека — пожалеть.

Хватит разочарований, решил я. Попробую открыть соседние двери.

И я позвонил — сам того не понимая, на какие высоты посягаю, — Владимиру Яковлеву, сыну Егора.

Яковлев-младший — президент всего, что связано с понятием «Коммерсантъ». Невообразимая величина!

Но когда-то и он трудился в «Огоньке». Потом, задумав новое дело, каким-то образом пересекся в 88-м или в 89-м году с моим старшим сыном, вместе они выпустили пробный номер «Коммерсанта». Для моего — этот пробный номер так и остался единственным, первым и последним в его жизни крупным журналистским мероприятием, а для сына Егора Яковлева, тоже Владимира, он был всего лишь удачным началом в головокружительной карьере. Я помню, как еще в те годы, наблюдая за сыном, Егор сказал мне: «Я боюсь за него. Он удачлив, деньги у него просто вываливаются из карманов».

Но, судя по всему, страхи оказались напрасными.

Я набрал номер мобильного телефона Яковлева. Кто-то, кто носит для них телефонные трубки, ответил мне и поинтересовался — кто беспокоит и зачем. Я назвал себя. И напомнил — чтобы не получить отказа, как в случае с Боровиком — о первом, пробном, номере «Коммерсанта». Может, свяжет воедино меня с моим сыном, вспомнит?

Через пять минут раздался ответный телефонный звонок, и Яковлев сказал мне: «Здравствуйте, Владимир Владимирович!»

Я поблагодарил его, сообщил, что у меня есть кое-какие предложения и попросил принять меня.

— А вы не могли бы сказать, в чем дело? — все так же, вежливо, почти с нежностью в голосе, но настойчиво спросил он меня.

— Это не телефонный разговор. Речь идет о проекте нового журнала.

— О, мы никаких новых проектов начинать не предполагаем. Конечно, я могу вас выслушать, но предупреждаю: на девяносто процентов вас ждет отрицательный ответ.

Я согласился на оставленные мне десять процентов.

Понимая бессмысленность поездки, я все-таки отправился на улицу Врубеля, у Сокола, нашел четырехэтажный роскошный особняк, взялся за ручку массивной двери — в виде вытянутой сверкающей бронзовой руки, этакого перла безвкусицы, потянул ее на себя и вошел в холл.

Внутри — так же добротно, как и снаружи. Охранники, не менее пяти человек, преградили мне дорогу, четверо навстречу, один остался за компьютером. Долго с удивлением разглядывали меня, не веря, что я пришел к самому Яковлеву. Сверялись с компьютером — все точно, пропуск заказан к «самому». Но что же ты, спросили меня, за сорок пять минут приперся? А что делать? Я не рассчитал. Так трамвай привез. Не на улице же мерзнуть! На дворе зима. Предложил: давайте я тут подожду, посижу где-нибудь. Но у дверей и стула не было. Пришлось одному охраннику подниматься со мною наверх, провожать меня до кабинета Яковлева. Вот тут, кивнул он мне на кожаный диван, сиди и жди.

Я разделся и пошел побродить по коридору. Едва не расшиб лоб о стеклянную дверь, приняв ее за проем в стене. За дверью — компьютер на компьютере. На стенах просторных холлов — полотна абстрактной живописи. Не малых денег стоит! — отметил я. А сидят спокойно, без напряга. Ходят туда-сюда, без спешки. Никаких нервов, бурления, фонтанирования или наших эмоций. Солидно и чуть сонливо. А говорят, что у них потогонная система. Хотел бы я тут работать.

Заглянул в туалет. Очень приятная контора!

Но пора под дверь к Яковлеву. Только успел устроиться на кожаном диване, сбоку от необъятных размеров стола секретарши, как за открытой в кабинет дверью послышалось шевеление и показался мальчик с милой улыбкой на лице, стройный, прямой, в добротном сером костюме-тройке, аккуратно подстриженный, приветливо посмотрел прямо на меня, как будто всю жизнь ждал нашей встречи. Я без труда узнал в нем Володю Яковлева, хотя никогда его не видел. Он был поразительно похож на своего отца — на Егора. Но в миниатюре. Тоньше, изящнее и, конечно, моложе.

Яковлев пропустил меня вперед и вошел в кабинет следом за мной. Он перекусывал, я его побеспокоил. Он попросил извинения, я кивнул, он допил чай, доел кусочек банана, одновременно проглядывая листочек, который я ему передал.

Нет, моим надеждам не суждено было сбыться. В какую-то минуту я подумал, что сейчас мне повезет — вот человек, которого я жду.

Не повезло!

Не перспективно Что-то еще сказал мне ровесник моего сына. Грустно было слушать, но спасибо — ответил не грубо. Ответил тихо, так тихо, что я еле расслышал. Мой собеседник не заботился, услышат ли его.

Я вышел. Тут же, на этаже, в специально отгороженном пространстве, набросил свою куртку и пошел к лестнице, ведущей вниз. А следом вышел Яковлев и, почти одновременно со мной, стал подниматься по пролету, но — вверх, в свой собственный кабинет, а здесь было казенное помещение для приемов. Так мы направлялись, каждый своей дорогой, один спускаясь, другой поднимаясь, я видел его прямую спину, а он мою, сутулую, нет. Стройный, он ровно, пружинисто нес свое изящное тело. Я не видел его лица, но мне казалось, что он все так же улыбается. Потому что это был абсолютно счастливый человек. Если можно ощущать себя удачливым, без всяких оговорок, существом, то я такого человека встретил — это Володя Яковлев, глава издательского дома «Коммерсантъ».

А может быть, моя обида неуместна? В конечном счете, не мы ли старались ради людей, вроде Яковлева, твердых, как их твердый знак, чтобы они могли свободно упражняться в предприимчивости? И если они говорят: «Не перспективно» — значит, так оно и есть. Да и кто знает, доживи мой сын до нынешних дней, может, и он разместился бы где-то поблизости, на таком же этаже, и сказал бы мне: «Отец, успокойся, другое время».

Но вряд ли.

И все равно — тошно на душе.

Я опять прошел мимо охраны, толкнул дверь с бронзовой ручкой-рукой. Золотая кисть проплыла четверть круга. Вернулась на место, заперла дверь, за которой в крепко свитом гнезде поселились прожорливые птенцы — победители. Они не считали себя ущербным потомством, которое и само будет производить проигравших победителей. Они даже не поняли бы, о каком «проигрыше» я толкую. Вот когда счастливчик Яковлев, сделавший блистательную карьеру, будто бы проиграл в Монте-Карло миллион долларов (прекрасный образец новых мифов в духе времени, в нашу пору сочинялись другие мифы, в том числе и о Егоре, его отце) — это проигрыш! Это им понятно! Потому и продает кое-какие свои подразделения издательского дома и новых проектов не затевает. А «материя», о которой я веду речь, она ведь не материальна и, значит, не совместима с бизнесом.