Так мы оказались в кружке людей, влюбленных в искусство. И в Софью. Зануда Дворкин тоже был нашим студийцем и у нас на глазах изводил нашу богиню. Мы ей сочувствовали и бесконечно ее обожали, не позволяя себе даже намека.

Надо ли объяснять, что я был рад, когда Софья решила познакомить меня со своей сестрой, «капризным ребенком», как она выразилась. Все, что исходило от Сонечки, не могло не быть прекрасным. Теперь мы и с нею стали чуть-чуть ближе. Незаметно я оказался в зоне действия чар девочки с турецкими глазами. Увлекся ею. А когда мы увлекаемся, нас отделяет лишь шаг от любви. А если полюбили, мы всесильны и, одновременно, покорны, как волы.

Вслед за мной к решительным действиям перешел и мой друг Николай. Через несколько лет Софья, освободившаяся от своего зануды, стала его женой. А я, развивая свой театральный роман, одновременно начал полубезумный бунт на ниве внешней торговли — в доме на Смоленской площади, где просиживал штаны бухгалтером. Елена убеждала меня, что мои стихи хороши — спасибо ей за этот невольный обман, он перевернул всю мою жизнь, — и готова была разделить со мною рискованную свободу, если я ее обрету.

Через месяц после свадьбы мы стартовали с Казанского вокзала. Через два года в Сибири у нас родился сын. Елена назвала его в честь меня Владимиром.

Пророчество Сани иногда напоминало о себе, но я самоуверенно полагался на свою волю: усмирю!

Я был счастлив. Посвящал Елене стихи.

В новой обстановке ей было труднее, чем мне. Накрутив платок от пыли по сибирской моде, в ладной курточке, она прыгала с кочки на кочку очаровательной мастерицей. Ее строительный техникум был здесь уместнее, чем мой международный институт с китайским языком, и постепенно Елена адаптировалась. Приобрела пару глуповатых подружек. Елена их защищала, называла меня нелюдимым человеком. Когда Елена поступила в вечерний институт, к ней стал захаживать однокурсник — детина по фамилии Кузнецов, с простым русским лицом, — засиживался с конспектами. Я его не любил уже за то, что Елена вечно ставила его мне в пример, как человека простого и понятного, который, конечно, звезд с неба не хватает, зато с ним легко. А я «завернут». Кузнецов знает цель в жизни. А я запутался.

С первых дней в Сибири мы были с Еленой неразлучны. Моя компания стала и ее средой. Журналисты, поэты, молодые инженеры — это был замечательный круг общения, он стал для нее питательной средой. К Елене относились с рыцарским почтением, как к благородной паненке, что весьма укрепило ее в представлении о собственной значимости.

Но была и другая среда — мужское окружение Елены у нее на работе, в доменном цехе, который строился. И вот теперь — в вечернем институте. Моей самоуверенности, состоянию покоя, когда я мог не обращать внимания, кто рядом с моей женой, похоже, приходил конец.

Судьба сыграла со мною злую шутку — я оказался полностью во власти любимого мною существа. Я сам хотел семейного рабства, оно было для меня все еще сладостно. Но с какого-то момента я почувствовал, что я не единственный кумир в созданном мною королевстве.

Не успел я оглянуться, как Елена преобразилась — повзрослела, в голосе еще увереннее зазвучали нотки безапелляционности. Ее дамское окружение смотрело ей в рот. В мужских взглядах, бросаемых на нее, стала присутствовать вульгарность.

Когда родился сын, я с наслаждением отдался новым хлопотам, пеленкам-распашонкам, бутылочкам, прогулкам с коляской. Мы испытали все — и советские ясли, и сибирских бабок, к которым подбрасывали сына на день поползать на полу по половикам. Он рос-подрастал то у нас, то в Москве у наших родителей, и мы получали частые письма: как спит, что ест, вот, оказывается, уже не помещается на горшке, вот ведерко новое купили с совочком. Нам все было интересно. Я отбирал у Елены ее материнскую долю и взамен отдавал ей преображенное чувство любви к ней самой, виновнице моего нового счастья.

Прежде она была для меня смешным полуребенком, театральной интригой. И вдруг превратилась в нечто бесконечно близкое, родное, знакомое до каждой родинки на теле, вызывавшее беспокойство, тревожные страхи. Я бежал встречать ее после второй смены и вел домой за руку по ночному Запсибу.

Тем более непонятными представлялись мне глупые сцены, происходившие между нами — какие-то бессмысленные разборки, где слово за слово, и пошло… Повыясняем отношения — и бросимся друг другу в объятия в приступе нежности.

— Я хочу с тобой серьезно поговорить, — начинала Елена.

— О чем?

— О твоей жизни.

— Это что-то новенькое.

— Мне не нравятся некоторые твои черты.

— Это не Кузнецов ли тебя настроил?

— А что Кузнецов? У тебя нет его простоты. Ты все усложняешь. Тебя стесняются.

— Не думал, что именно такой тип мужчины тебе нужен…

— Не пытайся меня обидеть. Я тебя люблю. Но у Кузнецова, за что бы он ни взялся, все получается, а у тебя…

В сущности, Елена была права. Я брался за дело, казалось, очень важное, а спустя время выяснялось — не то. Я часто ошибался в людях. Радостно шел к цели, и вдруг обнаруживал тупик. Приходилось возвращаться, а это всегда мучительно.

Вот опять я приехал домой на побывку и нашел пустую квартиру. Елена на работе. Сынок — в Москве. Прикрыв дверь и привалившись спиной, я с минуту стоял, отдыхая, потом стащил тяжелые и грязные сапоги, расстегнул одеревеневшими пальцами ворот телогрейки, подошел в носках к табуретке, покрытой газетой. На ней среди пузырьков, тюбиков крема и белых пластмассовых цилиндриков бигудей лежало наше семейное зеркало, подарок моей древней бабушки, похожее на замерзший заснеженный пруд под слоем пудры.

Я смахнул пудру и взглянул на себя. Обветренный подбородок, потрескавшиеся губы. Я понюхал зеркало — оно пахло Еленой.

Скоро закончится моя придуманная жизнь в Старом Абашеве и я вернусь домой. Мы заживем, как обычно, привезем сына. Все нормально, сказал я себе. Еще немного — запустим домну, возьмем по кусочку металла на память и отправимся в Москву. Этой мыслью, уже не стыдясь ее, я все чаще заканчивал такие размышления.

Переодевшись, я вышел на улицу. Узнал новость: приехала группа телевизионщиков, снимают сюжеты о Запсибе. Когда я пришел к Гарию, где базировались гастролеры, там в теплой атмосфере попивали кофе с водочкой. Оказывается, эти раскованные и франтоватые ребята уже неделю будоражат Запсиб, принеся с собою позабытые нами манеры, необычный профессиональный жаргон, смелые разговоры.

Режиссер Алеша Габрилович — сын киноклассика — был, к моему удивлению, обо мне наслышан и захотел тут же, немедленно снимать меня. Ему была известна история погибшего сада, и он решил воскресить ее, тем более, что опять была весна и остатки яблонь снова цвели среди развороченной земли. Мы тут же отправились на место, я стоял перед камерой с глупым лицом и чувствовал себя не в своей тарелке.

Слава Богу, завтра назад в Абашевку. По открывшейся дороге, вместе с моими собригадниками. Рядом с ними мне комфортнее.

Мысль о возвращении под родительский кров все чаще посещала голову. Но одновременно и пугала. Визит «киношников» показал, как я отвык от столичной среды. Вернусь в другой город, даже маршруты троллейбусов изменились. Никаких прежних связей. Студенческие контакты — смешно. А новых нет. Никто меня там не ждет. Одна лишь мама.