Тут его и нашел Митька, появившийся невесть откуда, — свежий, напористый, улыбающийся.
— Жив, князька? — спросил он подобострастно. — Недурно мы гульнули! Есть ли планы на дальнейшую жизнь? — нарочно не замечая хмурого вида Белопольского, спросил Митька.
— Ни планов, ни денег, — сухо ответил Андрей. — Придется тебе другого компаньона искать.
— Зачем же?! Мы — боевые соратники, князька! Теперь моя очередь о тебе позаботиться и к денежному делу пристроить.
— К какому же? — вяло поинтересовался Андрей.
— Познакомлю с интересными людьми, расскажут, — загадочно ухмыльнулся Митька. И, уловив презрительную улыбку Андрея, добавил: — Нашего круга люди, князька. А пойдем мы с тобой в баню.
— В баню — это можно. Это хорошо, — повеселел Андрей. — Готов, кажется, кожу с себя содрать!
— И кожу сдерешь — не отмоешься, — многозначительно ухмыльнулся Митька. — Тут особая банька!
— Не говори загадками, скотина! — вспыхнул Андрей.
— Оставь свои манеры, князька. — Митькин голос прозвучал неожиданно твердо, трезво и с некоторой даже угрозой. — Ты не в Петербурге, ваше сиятельство.
— Ладно, веди, не обижайся. Устал я, — примирительно заметил Белопольский.
...Митька, к удивлению Андрея, нанял извозчика, и они, переехав Галатский мост, долго кружили по улицам. Потом шли пешком, и Андрей понял, что приятель его нарочно «водит», стараясь почему-то не дать запомнить дорогу к таинственной бане.
Они оказались в большом банном зале. Зал был почти пуст, лишь несколько человек спало на лавках, в углу четверо играли в карты, да офицер с револьвером и шашкой сидел возле широкой двери, ведущей в другое помещение, похоже — охранял дверь. Странно, в этой бане никто не мылся! Андрей с удивлением посмотрел на Митьку.
— Посиди, князька. Я — минуту! — и он исчез за дверью, не вызвав даже движения со стороны охранявшего ее офицера.
Происходящее все более занимало Андрея. Он двинулся следом за Митькой, приблизился и хотел было открыть дверь, но на пути воздвигся охранник. Лицо его отвердело, челюсть треугольником выдвинулась вперед. Прошу остановиться, — проговорил он с угрозой.
— Говорите: ваше сиятельство, — Андрей издевался и подчеркивал это.
— Я не могу пропустить вас, — охранник был тверд.
Неизвестно, чем кончилась бы их перепалка, — хмель еще бродил в голове Андрея, он был зол, издерган, опустошен, — но тут дверь распахнулась. Быстро вышел... тот полковник, по приказу которого избили Андрея на пароходе, и, отстранив плечом Белопольского, быстро двинулся через банный зал. За ним спешили еще двое. Секунду Андрей глядел им вслед оторопело, думая, что обознался. Но нет, это был именно тот полковник: могучий торс, лысый, блестящий череп. Андрей развернулся, точно лопнувшая пружина.
— А-аа! — крикнул он яростно. — Вы?! Вы толкнули меня, милостивый государь... Что? Не узнаете?
Лысый остановился, посмотрел с прищуром.
— Не имею чести-сс, — сказал равнодушно.
— Мы плыли на одном пароходе! По вашему приказу меня вышвырнули из каюты. Ну!
— Видимо, за дело, — пробасил Лысый на ходу.
— Подлец! — Андрей кинулся следом.
— Белопольский! Стой! — испуганно прокричал сзади Митька.
Андрей выскочил на улицу, и тут с двух сторон на его голову обрушились два страшных удара. Он рухнул, потеряв сознание.
— Нам не подходит, — сказал Лысый Митьке. — Кого вы приводите, Дорофеев?.. Оттащите подальше.
Придя в себя, Андрей вернулся в дом, где он жил вместе с генеральшей. Здесь его уже давно не ждали: клетушка была пересдана, кое-какие оставшиеся вещи покойной бесследно исчезли. Андрей сгоряча съездил по уху хозяину — иссушенному солнцем, точно вяленому, турку. Тот выдержал сильный удар на ногах и схватился за нож. Пришлось Белопольскому ретироваться: не хватало в его положении попасть в полицию!
Без цели и денег бродил он по огромному чужому и жестокому городу. Ночевал, где придется. Хорошо хоть потеплело и ночи не были холодными. Крепло желание убить Лысого. В этой скотине воплотилось все ненавистное Белопольскому: животная, тупая сила, жандармское хамство, ощущение своей власти над другими людьми. Желание становилось навязчивой идеей. Андрей е раз видел, как встречает Лысого, как останавливает его, дает пощечину и предлагает стреляться на любых условиях, как убивает его (Белопольский считался лучшим стрелком в полку и потом, в свите Слащева; он одинаково отлично стрелял из любого оружия, и мысль о том, что он может промахнуться и будет убит или ранен, не приходила ему). Но ни Лысого, ни Митьки Андрей не встречал. Разве это просто — найти человека в таком городе, как Константинополь?!
Однако надо было как-то жить. Позорное чувство голода стало постоянным. Однажды, обратив внимание на афишные призывы, Андрей чуть не стал солдатом Иностранного легиона — Legiones etranges, — пушечным мясом для войны в Тунисе или Марокко. Он направился даже к ближайшему вербовочному пункту. Верзила — французский сержант с бульдожьей челюстью, оглядев его тощую ширококостную фигуру весьма скептически, хотел было сострить или сказать обидное, но что-то, видно, остановило его. Злые серые глаза Андрея или поседевшая голова, быть может. А когда Белопольский представился, назвал себя капитаном и обратился к сержанту на превосходном французском языке, тот внезапно проникся почтительным уважением и, встав, протянул бланк контракта. Контракт заключался на пять лет. Завербованный получал сто франков на руки ежемесячно, и еще сто переводилось в фонд, обладателем которого солдат становился в конце службы. Если оставался в живых, разумеется. Андрей заколебался. Манили деньги. Подписать эту бумажку и смыться? Пусть они ищут, разве найдут? А найдут? Поедет в Африку служить Франции. Подумаешь, еще пять лет войны!.. С другой стороны, Иностранный легион — это дикие нравы, жесточайшая дисциплина, изощренная система наказаний — палки, карцер, подвешивание. Сержант уловил его колебание.
— Не думай шутить с нами, парень, — мрачно предупредил он. — Иностранный легион — не школа для девочек. Почеши как следует затылок и приходи завтра.
— Я без гроша, честное слово.
— La fortuno est une tranche courtisane![3] — сержант попытался выкроить некое подобие улыбки. — До завтра. Надеюсь, не умрешь.
— Надеюсь, — и Андрей вышел с твердым решением никогда больше не возвращаться...
И действительно не вернулся: на следующий день он выиграл две сотни лир на тараканьих бегах. Андрей выигрывал еще несколько раз и зачастил на кафародромы. Но фортуна повернулась к нему спиной. Он вновь обезденежел. И тогда, проклиная себя за слабость, казнясь и мучаясь, он продал последнее, что имел, — платиновую ладанку, повешенную ему на шею генеральшей Кульчицкой. Это была подлость. По отношению к умершей, к памяти ее. Ладанка, сверкнув в руках менялы, исчезла безвозвратно. И деньги, полученные за нее, он проиграл за два заезда. Единственным утешением была нежданная встреча с Митькой Дорофеевым. Андрей, пригрозив, узнал: фамилия лысого полковника Бадейкин, он — бывший жандармский офицер из Вильно, а ныне — доверенное лицо высоких кругов. В настоящее время ведет вербовку монархически настроенных офицеров в лигу, куда он, Митька, и хотел привести Андрея. Ничего больше. Он не виноват в том, что там произошло: это недоразумение. Андрей с удовольствием ударил Дорофеева по щеке, но Митька стерпел и это, смолчал. Боялся Белопольского: за ним всегда ходила слава офицера, которому человека убить — просто, как высморкаться.
На следующее утро Андрей упросил взять его на борт французского пароходика, возившего продовольствие для корпуса Кутепова, и отплыл в Галлиполи.
Город произвел на Белопольского ужасающее впечатление. Но первый офицер, встреченный на пристани, окликнул его. Это оказался старый приятель и сослуживец, капитан Калентьев. Андрею показалась неприятной и ненужной их встреча, и он сделал вид, что не расслышал обращение к нему. И Калентьеву показалось, он обознался, а Белопольский с горечью подумал о том, как он изменился, что даже приятели с трудом узнают его. И действительно, что осталось в сегодняшнем оборванном и голодном бродяге от прежнего блистательного боевого офицера.
