Бомон придвинул высокий табурет к бару и положил обе руки на стойку.
— Можете спрашивать у меня все, что вам заблагорассудится, — сурово произнес он, — обещаю говорить одну правду.
Настороженно-расчетливый взгляд его холодных серых глаз сводил на нет добродушно-шутливый тон голоса. Через секунду он сообразил, что я изучаю его физиономию, и быстро перевел разговор на содержимое бокала Наташи:
— «Черный бархат»?
Его отлично поставленный голос внезапно стал действовать мне на нервы.
— Я просто обожаю «Черный бархат»…
Он деловито потер руки:
— Замечательно! Я выпью немножко, лейтенант!
— Это вы убили Антона Леквика? — резко спросил я.
— Я?
Его кустистые седые брови приподнялись, изображая изумление.
— Вы шутите, конечно? Беднягу Антона наверняка прикончил бродяга. Я вам это сказал сегодня утром, лейтенант. У вас поразительно короткая память для человека, занимающегося… как мы это точно называем… таким делом.
Я нашел стакан и две бутылки и придвинул Бомону, дабы он занялся самообслуживанием.
— Когда мне удастся найти бродягу, у меня появится возможность задать ему тоже несколько вопросов, — холодно отрезал я, — тем временем, поскольку вам не терпится дать мне правдивые ответы на все вопросы, я уважу вашу просьбу. К тому же у вас имелся мотив его убить.
Его рука внезапно дрогнула, шампанское полилось через край бокала.
— Не делайте этого, — раздраженно крикнул он, — никогда не говорите под руку, лейтенант. Ваши шутки дурного тона!
— Кто шутит? — спросил я.
— Так вы серьезно? У меня имелся мотив для убийства?
— Ревность, — ответил я, — и зависть.
— Ревность и зависть? — Он поднял голову и уставился на меня, широко раскрыв глаза от изумления. — Вы имеете в виду профессиональную зависть? — Он коротенько хохотнул.
— Должен сознаться, это очень забавно, лейтенант. Если бы решение принимал я, а именно так оно и должно было бы быть, я бы ни за что не пригласил Леквика. Коли вы мне не верите, спросите Наташу, пусть она выскажет вам свое профессиональное мнение о нем как о танцовщике.
— Антон был лошадиным… — Наташа вовремя сдержалась и скучным голосом добавила: — Лоренс маэстро.
— Слышите? — горделиво фыркнул Бомон.
— Вы ревновали его, — заговорил я, тщательно подбирая слова, — из-за его непрофессионального интереса, проявляемого к Наташе, потому что это означало, что он пренебрегает вами.
— Что? — Его лицо внезапно окаменело. — Вы серьезно допускаете, что я мог… — Он сжал зубы и лишь через пару секунд выпустил воздух. — Понимаю… Эта очаровательная небольшая пикировка между мною и Сисси сегодня утром, разумеется. Вы не восприняли ее серьезно, лейтенант?
— Не забывайте, Лоренс, — вмешалась Наташа, — что наверняка произошла дальнейшая беседа наверху в комнате Антона, когда они остались там одни. Сисси трудяга, это всем известно!
Бомон на несколько минут закрыл глаза, затем глубоко вздохнул:
— Это меня убивает! Я имею в виду, что кто-то может хотя бы на секунду вообразить, будто я имел какие-то романтические чувства к этому идиоту, когда он в полном смысле слова убивал мой прекрасный балет своими неуклюжими прыжками и деревенскими антраша!
Наступило короткое молчание, пока он не поднял занавес перед вторым актом персональной трагедии, называемой «Балладой Рыдающего Хореографа», так что в любой момент я сам мог залиться горючими слезами.
— Ты припоминаешь, дорогая? — Его глаза молили Наташу о сочувствии. — Когда мы репетировали вступление к первому акту вчера утром? Черный Рыцарь неожиданно видит прекрасную леди, в одиночестве гуляющую по лесу, и приходит в неистовый восторг? — Он обхватил голову руками и принялся раскачиваться взад и вперед, не в силах справиться с переживаниями. — Ты помнишь, как Антон танцевал Черного Рыцаря? Это же был самый настоящий кошмар! Его «кабриол» будет преследовать меня до конца моих дней! Он спотыкался и припадал на Одну ногу, как старый пьянчужка. Все было отвратительно!
— Знаю, знаю, Лоренс! — Приглушенный голос Наташи был преисполнен сочувствия, как будто он рассказывал ей, как его родители и пятеро братьев погибли от пожара, случившегося среди ночи в гостинице. Она ласково похлопала его по руке: — Попытайтесь не думать об этом и помните, что вы не один!
Ее темные глаза глянули на меня с холодной яростью.
— Вы считаете меня соперницей Лоренса, претендующей на внимание этого ничтожества?
— Вы хотите сказать, что это были не вы? — самым невинным голосом осведомился я.
— За кого вы меня принимаете? — Она чуть не поперхнулась от негодования. — Этот плоскостопый, развинченный недоумок! С чего бы я вздумала… — Она внезапно замолчала, на ее лице появилось напряженно-испуганное выражение. — Что это было?
— О чем вы?
— Помолчите! — прошипела она. — Вот, я снова услышала!
— Я тоже… — Бомон вскинул голову, внезапно позабыв про свой трагический балет. — Это же наверняка наш сукин сын бродяга разгуливает возле дома!
Воцарилась тишина, мы втроем стали прислушиваться к звукам, долетавшим снаружи. «Он хочет, чтобы вы знали, что он рядом, в темноте», — утром заявила мне Сисси Сент-Джером, вспомнил я.
— Он ушел, — прошептал чуть слышно Бомон, — но, как всегда, он вернется!
Наташа задрожала.
— Я боюсь, — призналась она, — прежде мне не бывало так страшно. У меня не выходит из головы, как выглядел Антон, свисающий с дерева прямо перед окном!
— Налейте-ка ей еще стаканчик, — сказал я Бомону, — а я схожу посмотрю снаружи.
— Нет, не ходите туда! — истерично закричала балерина. — Пожалуйста, Эл! Это слишком опасно. Теперь мы знаем, что он убийца.
— Могу поспорить, вы так говорите потому, что это правда, — буркнул я.
— Наташа права, — угрюмо пробасил Бомон, — зачем стремиться к тому, чтобы стать мертвым героем, лейтенант?
— Помолчите немного и приготовьте ей выпивку… Не пойму, вы хотите вызвать у меня сердечный приступ еще до того, как я выйду из дома?
Я обошел кругом бар и направился к двери, выходящей в коридор. Проклятущая дверь снова отчаянно заскрипела, хотя я открывал ее очень осторожно, но я надеялся, что таинственный бродяга был достаточно далеко и не мог слышать этот скрип. В следующее мгновение я уже находился в первозданном, залитом лунным светом мире и прислушивался к шепоту гигантских деревьев-часовых, четко вырисовывающихся на фоне неба; они перешептывались на своем языке о глупом человеке, осмелившемся вторгнуться в их царство. Бог с ними, решил я, вытаскивая свой 38-й.
Прижимаясь к самой стене, я по-кошачьи неслышно обошел дом, направляясь к боковой лужайке, надежно скрытый тенью дома, пока не добрался до угла. Тут я замер, растерянно разглядывая аккуратно подстриженную лужайку, раскинувшуюся перед моими глазами. Она буквально купалась в свете, струившемся из окон гостиной. Было похоже, что мне нужно было либо возвратиться назад к парадному подъезду, либо предложить себя в качестве превосходной мишени, вздумай я пересечь лужайку.
Я продолжал стоять в тени, изо всех сил стараясь что-то разглядеть или уловить какой-либо шум. Величественный красный кедр по-прежнему занимал доминирующее положение на лужайке, и мне даже не требовалось закрывать глаза, чтобы вновь увидеть тело Леквика, подвешенное к одному из нижних суков так, что носки его балетных туфель едва касались земли. Прямо скажем, видение не из приятных!
За кедром и декоративным фонтаном находился нерегулярный парк: аккуратно подстриженная лужайка сменялась естественным лугом и густыми зарослями кустов и деревьев, которые поднимались вверх по склону на пару тысяч футов, пока не упирались в скалы, доходящие до Лысой горы.
Внезапно я разглядел какое-то светло-серое пятно, медленно движущееся в центре затемненной площадки, явно направлявшееся в чащобу.
Сообразив, что мне теперь не до хороших манер, я побежал напрямик через траву, сжимая в руке пистолет. К тому моменту, когда я достиг границы между ухоженной лужайкой и непроходимой чащобой, светло-серое пятно исчезло.
