Другой достопримечательностью здешних мест было охраняемое государством целинное поле, никогда не трогавшееся земледельцами и заселенное лишь байбаками – забавными степными сурками. Кубический метр земли с этого поля в начале XX-го века был вывезен в Париж и помещен в Международной палате мер и весов в качестве эталона российского чернозема.

Но целью нашего путешествия в Таловую был большой пруд, полный рыбы и раков.

Пока мы располагались на берегу и готовились к ужину, Юра Бурцев, как инициатор взятия в поход ружья в связи с открытием охотничьего сезона, сел в лодку и отправился в камыши, на «вечернюю зорьку». Ничего он не высидел и вернулся без добычи. Мы поужинали, искупались в пруду и завалились спать.

Бывая на природе, я обычно встаю с восходом солнца. Так было и в этот раз: проснулся от необычной тишины, восток розовеет, рыбка изредка всплескивает – красота. Тихо вылезаю из палатки и вижу, что почти рядом, метрах в двадцати, плавает крупный селезень. Полюбовался им немного, затем взял ружье, оставленное Юрой прошлым вечером беспризорным, прицелился и выстрелил. Попал, но лишь подранил. Селезень пытался удрать в камыши, и мне пришлось доставать его с помощью лодки.

Вернулся на берег. Поразило, что от выстрела никто не проснулся. Вскипятил чайник, сижу - наслаждаюсь чаем и природой. Рядом мой первый охотничий трофей испускает свой последний дух (дробь попала ему в крыло, в шею и в ногу), изредка моргает.

Вдруг мне стало стыдно за себя. Мне показалось, что селезень смотрит на меня и рассуждает так: «Ну, был бы ты голодный – тогда было бы понятно. А просто так загубить такую красоту… Для чего?» И так далее в том же духе.

Наконец проснулись мои спутники, долго не могли поверить, что это я подстрелил селезня. Потом оказалось, что никто не умеет его готовить, и нам пришлось красавца-селезня отправить на корм ракам.

По возвращении домой я ружье почистил, смазал и уже много лет оно лежит без применения: я дал себе слово не стрелять из него без острой необходимости, тем более - ни в какое зверье.

Глава 16. Я - старшеклассник

Менялась сельская жизнь, но практически не менялся выбранный отцом режим работы: от зари до зари, без выходных и праздничных дней, без отпуска по пять-семь лет.

Поскольку на мизерные трудодни председателя прожить было трудно (сегодня это звучит неправдоподобно), мама вернулась на работу в «Сортсемовощ», и у неё тоже начались «горячие деньки»: в стране полным ходом шла реализация грандиозного проекта - уже упоминавшегося «Великого Сталинского плана преобразования природы», который заключался в создании огромной сети лесных насаждений, так называемых «лесополос», в безлесных частях страны. Начались у нее непрерывные командировки, связанные с заготовкой семян, их хранением, распределением и т.д.

Я был опять предоставлен самому себе (бабушку можно было во внимание не брать). В школе, само собой, все пошло не так, как надо, появились тройки, потом, как и следовало ожидать, «параши». В редкие минуты встреч отец особо не утруждал себя воспитательными мероприятиями («шалопай!», «анархист!», иногда подзатыльник – и всё).

Но однажды, видимо, я его, как выражается в таких случаях сегодня мой старший внук Михаил, «крепко достал». Я принес домой очередную двойку, и отец твердо пообещал в случае «рецидива» выпороть меня своим толстым армейским ремнем, на котором он ежедневно наводил бритву. На следующий день я эту двойку и заработал. Что делать? Домой идти боюсь. Родственников в городе других нет, друзей подходящих – тоже. Погулял по улицам и пошел на вокзал.

Денег, конечно, нет, кушать хочется уже сильно. Посмотрел расписание: ближайший пассажирский на Ростов в двенадцатом часу ночи. Решил добираться до Тимашевки, а там – будь что будет. Стою на перроне, облокотившись на подоконник, придумываю жалостливую «легенду» для проводницы, чтобы пропустила в вагон. Скоро уже поезд, пошел мелкий снежок, на душе…

Вдруг кто-то трогает за плечо.

Стоит отец и спокойно говорит: «Пошли домой».

Пошли. Идем молча. На душе радостно – неожиданно нашелся выход из положения! Пусть уж лучше выпорет!

За всю дорогу - ни слова. Дома тоже, только: «Мой руки… Садись кушать… Ложись спать…».

Лег, но долго не спал.

За всю последующую жизнь, не знаю почему, но я так и не удосужился спросить родителей о подробностях того вечера: как отец меня нашел на вокзале? Почему оставил без наказания? Почему все молчали?

Как бы там ни было, на следующий день я «взялся за голову»: прекратил пропускать уроки, начал готовить домашние задания, стал если не полностью прилежным, то почти таковым.

Самому не верится, но я стал много читать. Записался в библиотеку, начал посещать читальный зал (некоторые самые интересные книги на руки не выдавались, и чтобы их прочесть, мне приходилось каждый выходной ходить через весь город). Читал я абсолютно бессистемно: и приключенческую классику, и детективы, и воспоминания участников войны. Большим подспорьем в ознакомлении с советской литературой было в то время прослушивание передач по радио, когда ежедневно в вечерние часы люди собирались у репродукторов, а известные мастера художественного слова читали слушателям произведения отечественных авторов. Именно таким образом я почти полностью прослушал «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, «Это было под Ровно» Дмитрия Медведева (позже роман был переименован в «Сильные духом»), «Русский характер» Алексея Толстого, какие-то еще вещи.

Учеба мне давалась легко, особенно по математике, физике и химии, где ничего заучивать не требовалось – все запоминалось «с одного касания». Литература тоже давалась без особого труда, но письменные работы всегда омрачались ошибками.

В результате я окончил школу с некоторой претензией на «серебро»: в аттестате стояло лишь несколько четверок.

Глава 17. Как я чуть не стал моряком. Борис Бахтин

Встал вопрос: «Куда идти учиться дальше?»

Вопрос этот передо мною уже стоял три года назад после окончания седьмого класса. В то время я дружил с Борей Бахтиным, а Боря искренне бредил морем (и откуда только взялась эта любовь у мальчишки из степного края, где вся вода только и есть, что в Подкумке, через который в некоторых местах можно перепрыгнуть?).

Борис узнал, что в Одесскую мореходку принимают четырнадцатилетних юношей с семилетним образованием и готовят из них штурманов дальнего плавания для гражданского флота. Предложил мне попытать счастья, на что я с восторгом согласился. Долго не решался объявить об этом дома и наконец сообщил. Отец сказал: «Не дури. Заканчивай десять классов, потом поступай куда захочешь. А сейчас и не думай!» Мама нашла аргумент еще более убедительный: «Тебе же еще не будет четырнадцати, а там с этим делом очень строго! Потеряешь время!».

Я решил время не терять, и Боря уехал в Одессу один. Поступил и, приехав на следующий год на летние каникулы, стал предметом зависти нашего малолетнего общества: брюки-клеш, широкий ремень с медной бляхой, тельняшка, бескозырка, на левой руке наколка - якорь тащит со дна русалку весьма пикантным способом. Борис и раньше был веселым парнем, а теперь стал в полном смысле душой компании: балагурил, «по делу» смеялся, постоянно рассказывал связанные с Одессой и с морем истории из своей или чужой жизни, мне кажется, никогда не врал. В общем, настоящий «морской волк».

Когда Борис отучился два курса, к его великому огорчению Одесское училище было переведено в Архангельск, где он и стал наконец штурманом дальнего плавания и начал, как он выражался, «ходить по морям». Когда он учился, мы встречались каждое лето, во время каникул. Когда же он начал «ходить», встречи стали нерегулярными.

В последний раз мы виделись с Борисом, когда я уже начал работать и приехал домой поздней осенью. Мама рассказала, что на днях приходил Борис с женой. «Все бы ничего, но уж больно она у него… В общем, сам скоро увидишь – они обещали еще зайти».