Я и говорю ему: «Ты пошто так нехорошо поступаешь,
ведь ты меня без света оставил?» А он и гарчит: «Не
тебя же буду спрашиваться. Ты свет жгешь, я не про
веряю, как жгешь, а плотишь, как за лампочку». Так
неделю без света сидела. Вот как над вдовой-то изгаля
ется всякий. А на памятник триста отвалил, прихиль-
ник окаянный. Знали бы люди, какой он мучитель. Мне
262
бы от него и этакой крохи не взять, лучше с голоду
сдохну, — мать заплакала беззвучно, слезы непроше
но пролились по щекам, глаза заплыли и ослепли от
влаги.
— Ну вот, расстроил тоже мать, тюх-тюлюх, — ска
зал укоризненно дядя Кроня.
— Сама ведь расстроилась. Никто и велел...
— Ну ладно, ты поди. Обещался на могилу к б а
бушке, так поди.
Чтобы дойти до кладбищ а, нужно было миновать
весь городок с деревянными типовыми домами в два
этаж а, каменной рыжей баней в черных разводах, при
земистым банком, похожим на кургузого белого жука,
тощим ветряком у больницы и запущенным оврагом
посреди Слободы, на дне которого, наверное, с сотво
рения мира копятся в мутной болотной воде ржавые
обручи, Негодные ведра и битые склянки, кирзовые са
поги без подошв и драные женские башмаки с толсты
ми резиновыми каблуками, а на коричневых торцах
старых свай сидят большие пятнистые жабы. Городок
не менялся, разве чуть высветлился, обшитыми калевкой
домами, и, пройдя улицами, лохматыми от пыли, мож
но было легко представить свое детство, и только лю
дей, которые встречались, уже трудно было узнать.
Геля шел по Слободе как-то бочком, уставясь в выго
ревшие половицы мостков, пока не окликали его. П ри
ходилось невольно останавливаться, вести разговоры,
и чем дальш е Геля шел по Слободе, тем больше ока
зывалось знакомых, со всех сторон только и доноси
лось: «Здрасьте!», «С приездом!», «Надолго ли?»... З н а
чит, не раствориться, не забыться ему в родном город
ке, пока смерть не возьмет свое, а после нее — тусклое
забвение.
Велика сила внушения: сначала мимолетно подумал
о смерти, потом нашел ее в облике черной, как холера,
собаки с желтыми бровями на угрюмой морде и уже
не мог отвязаться от печального слезливого взгляда...
Ему бы сразу рассказать об этом матери и дяде Кроне,
и все бы вскоре забылось, но Геля постеснялся открыть
263
ся, подумал, что его засмеют, скажут — эко дело*
собака покусала, поболит и перестанет, и вообще, х ва
тит выдумывать всякую ерунду. Но ведь никто не ви
дел этого тоскливого взгляда слезящихся собачьих глаз,
и когда он всплывал неизвестно откуда, боль в ноге
поднималась выше колена, и Гелю начинало знобить.
Неожиданно он почти уперся лбом в крутую широ
кую грудь, а подняв глаза, несколько опешил, увидев
сытое породистое лицо с тугими, чуть приспущенными
на воротник рубашки щеками и выпуклыми эмалевыми
глазами, которые умели смотреть поверх людей, словно
бы не замечая их. Сначала Геля как бы сробел и от
шатнулся, но Астафий Иванович Комаров по прозвищу
Грымза — бывший директор школы — равнодушно по
смотрел поверх Гелиной головы и прошел мимо. А Ге
ля растерянно глядел в его неподвижную сильную спи
ну и покачивающиеся женские бедра, ловя себя на том,
что по-прежнему робеет перед Грымзой.
Он вдруг снова увидел себя маленьким пятиклаш
кой с постоянно хлюпающим носом, в овчинной шапке
с обкусанными тесемками и в ботинках, побелевших
от снега. Уже стояла зима, морозы доходили до соро
ка, а мать в тот год так и не сумела справить всем
шестерым валенки, и Геля почти до января ходил в шко
лу в ботинках. Он пропускал уроки физкультуры, и Л и
зу Чудинову вызвали в школу.
Мать стояла у порога жалкой просительницей, ей
пора было бежать на дойку, и она про себя подумала,
что вечером выпорет Гельку, чтобы не баловал, но по
чему-то в ее глазах стала копиться влага. Она тут же
вспомнила о своем вдовьем одиночестве и, скрепляя
свою душу, чтобы не разреветься, стала оправдываться
едва слышно простуженным голосом:
— Вы простите его, Астафий Иванович, у него к а
танок нету на лыжах кататься. Ему в школу-то не в
чем ходить, а не то на физкультуру эту.
— Не поверю, чтобы нельзя было валенки приоб
рести. Невелики деньги и стоят, — ответил тогда дирек
тор. И сразу горький комок осел в горле у Л изаветы
Чудиновой, и, наливаясь к Грымзе презрением обиж ен
ной судьбой женщины, она закричала вдруг осипшим,
но далеко слышным голосом:
— Где вам понять-то, сволочи! Заж рались, в тылах
264
•отсиделись! Вон зад-то наростил — шире бабьего. На-
ших-то мужиков на войне поубивало. «Не по-ве-рю,
чтобы ва-лен-ки нельзя было купить», — передразнила
она Грымзу и заплакала в голос. — Ужо отольются вам
наши слезыньки...
— Идите, ну! — только и сказал Грымза, открывая
перед матерью дверь и глядя поверх ее заплаканного
некрасивого лица. Он уже тогда умел так смотреть.
Валенки Геле купили из школьных фондов, сам
Грымза принес их на свой урок русского языка, поста
вил на стол — черные, еще мохнатые, с белесыми пят
нами плесени на толстых голяшках, перевязанных ш па
гатом. Грымза поманил Гелю пальцем, и когда тот вы
шел и стал перед классом, директор сказал, глядя по
верх его головы:
— Родина не забы вает своих павших героев и всег
д а поможет их семьям. Но нельзя и садиться на шею
Родине, ей и без того нынче тяжело.
Никто не понял речь Грымзы, но на всякий случай
хохотнули, когда директор перекинул валенки через
Гелино плечо и подтолкнул его легонько в спину; а Ге
л я шел среди парт, маленький и рыжий, с валенками
через плечо, и все ребята провожали его взглядом.
В тот же день Гелька получил по русскому двойку. Он
вообще был не в ладах с русским, он любил физику,
дома мастерил электромоторы и планеры и рисовал
самолеты, скачущих коней и отца в светло-коричневой
будёновке. Еще Геля любил мастерить бумажных зм е
ев: он разрисовывал их тонкие упругие тела акварелью
из маленьких черненьких чашечек, потом зануздывал
толстой суровой ниткой и пускал высоко в небо. Н р а
вилось ему прыгать с крыш, замирая от холодного вос
торга и наполняясь в стремительном падении густым
воздухом... Но в шестом классе Чудинов получил по
русскому двойку и остался на второй год. М ать п л ака
л а и говорила, что он ни на что не гож, разве только
навоз возить, там и грамоты не надо, а Гелька возне
навидел все правила грамматики с их исключениями.
И в седьмом классе из-за русского он сидел два года,
и Грымза говорил перед всей школой, что Чудинов сво
им тугодумием тянет назад общий процент успеваемо
сти.
Когда Гелю исключали из школы, по породистому
265
лицу Грымзы не скользнула даж е тень вины, он лишь
небрежно поправлял русую прядь волос, рубил воздух
ладонью, и плотные чистые щеки упруго колыхались
над твердым воротником рубахи, а в белых глазах
вспыхивали искры благородного негодования. Он гово
рил что-то долго и холодно, стараясь придать своему
