запную причуду: вышел на пенсию — и вдруг вздума­

лось через тридцать лет отлучки махнуть на родину, где

из родни-то нынче один полузабытый троюродный

брат.

Тут из-за кустов неожиданно вымахнула девчонка в

длинных модных сапогах, переда которых походили на

водолазные башмаки, коротенькая юбочка откровенно

обнажала ноги. Тяпуев сразу признал девицу: в само­

лете она сидела напротив, и ее округлые коленки на­

зойливо лезли в глаза. Наивное бесстыдство попутчи­

цы раздражало Ивана Павловича, и, чтобы сдержаться

и не одернуть девицу, пришлось всю дорогу моститься

косо, на одной половинке, отвернувшись к замытому

окну, под которым скучно тянулось ржавое приморское

болото.

Девчонка остановилась, постегивая себя прутиком; у

нее были широко поставленные голубые глаза, придав­

ленные тяжелыми припухшими веками, мягко и без­

вольно вылепленные губы и запутанная рыжеватая во-

лосня, раскиданная по плечам. Спутница оказалась вы­

сокой и угловатой, и, чтобы казаться вровень, Тяпуев

невольно поспешил надеть велюровую шляпу и посиль­

но подобрать вылившийся из ремня живот. Он даже по­

пробовал улыбнуться, когда поровнялся с девчонкой и

встретил ее диковатый насмешливый взгляд.

— Чья будете?— спросил равнодушно, ради прили­

чия, чтобы завязать разговор, и невольно отыскивая

знакомое, полузабытое в ее лице. Но, бог ты мой, разве

что тут вспомнишь, если столько лет минуло, уж кара­

пузы, что без штанов летали, давно семьей обзавелись.

Никого и не признать из молодых. Время быстро летит,

не ухватишь.

— Селиверстовых... Мартына Коновича,— ответила

девчонка хрипловатым, неожиданно низким голосом. Тя­

пуев вздрогнул и отвел глаза.

— Жив отец-то?

— Жив...

— А меня зовут Иван Павлович Тяпуев. Слыхали,

наверное?

Девчонка не ответила, нерешительно подернула пле­

чиком.

8

— Советскую власть на Вазице строил,— ревниво

добавил Тяпуев.— И совсем не слыхали?

Девчонка снова дрогнула плечиком и промолчала.

— Меня-то вы должны знать, такое вот дело,—

убежденно протянул Иван Павлович.— Я, бывало, заво­

рачивал делами. К стихам меня потягивало, способность

имел... «Уж как наши-то отцы, они были молодцы. Р а ­

ботали по ночам, уважали богачам: им служили сорок

лет, а штанов дырявых нет; они своих детей морили, а

чужих детей кормили. Из своего-то хребта им настрои­

ли суда, кровью красили дома, из кожи шили паруса».—

Прочитал скороговоркой, задыхаясь.

— И неуж сами?

— Сам. Я к этому большой талант имел,— загоря­

чился Иван Павлович, уже машинально отмахиваясь от

гнуса и на мгновение забывая свой возраст. Лопухастые

уши, поросшие медным волосом, запунцовели, и по бри­

тым обвисшим щекам заструился пот. И растаяла тя­

гость длинного пути, что-то давнее и восторженное про­

снулось в душе, открывая тенистый погребок памяти:

может, для того и стремился сюда, ради этих минут, ко­

торые так неожиданно перемешивают прожитую жизнь.

— Значит, жив отец? Это вот хорошо. Мы с ним

вместе, бывало, в деревне заправляли. Не рассказы­

вал?— осторожно, с тайной робостью в душе спросил

Иван Павлович.

— Что-то такое говорил, да я уж и забыла,— равно­

душно ответила девчонка.— Вы так медленно... Комары-

то съедят. Я, пожалуй, побегу.

Она как-то сразу растворилась за поворотом, толь­

ко слышно было, как простучали по бревенчатому на­

стилу каблуки, еще раз мелькнула в просвете ее розо­

вая кремпленовая кофточка, а тут и березняк накатил­

ся и обступил дорогу вплотную, завесив тихо шелестя­

щей листвой. Тяпуев замедлил шаг, чтобы не споткнуть­

ся о заголившиеся корневища деревьев, расслабил жи­

вот: что делать, что делать, нажил этот груз за годы

сидячей работы. «Значит, жив Мартынко,— с тихой

грустью и всепрощающей легкостью в сердце подумал

он* Видно, копит зло. Так и не понял тогда текущего

момента, политической грамотности не хватило ему.

Скольких тогда недосчитались — по этой причине по­

шли под откос. А если вспомнить, так все они, Петен-

9

бурги, были из птичьей породы, все с вывертом, мозги

набекрень. Тут и винить не знаешь кого, такой уж род.

А ведь корешили когда-то, не разлей вода жили с Мар-

тынком...»

Безотцовщиной рос Ванька Тяпуев, едва перебива­

лись с матерью в замшелой избушке, крытой лабазом.

Однажды притулился парнишка к Петенбургам, да с

тех пор и грелся подле них, стал для Мартына вроде

крестового брата. Бывало, придет к Петенбургам, вста­

нет у порога, лопухастые уши настороже, щеки багро­

веют с мороза. Мнется Ванька у порога, а дальше не

пройдет, как ни зови, только с ноги на ногу перевали­

вается, шумно вздыхает, швыркает носом да нижнюю

губу сосет. С того и прозвище на деревне: Ваня Сосок.

— Ты бы, Ваньша, на лавку сел, чего мнешься,—

скажет, бывало, хозяйка.

— За дарового охранителя у нас. Знать, на мили­

ционера метит. А, Ваньша?— по-доброму смеялся Копа

Петенбург. Ванька только рдел щеками и шумно взды­

хал, а когда смотрел в пространство своими серыми

глазами, на дне которых плавали черные порошинки

зрачков, в эту глубину заглядывать было опасливо и

больно.

— На пирожка, съешь,— совала хозяйка еще горя­

чую кулебяку.— Сиротея ты у нас. Ты для нас навро-

де родного.

Ванька заливался смущением, и на глаза наворачи­

валась туманная слеза.

— Отстаньте, чего пристали к парню,— норовисто

одергивал Мартынко, уже не боясь отца-матери. Рано

заматерел парень и уж в четырнадцать лет усами хва­

стал и подле речки отирался, выслеживал за кустами

девок, когда купались те. Глаза голубые, навыкате, нос

хрящеватый, голос зычный; охальником рос и удержу

от старших не терпел. Но возле него было как-то спо­

койней Ваньке Тяпуеву, и даже глуховатый несильный

голос казался басовитым и значительным, потому как

Мартынко приятеля не одергивал и смущался отчего-то,

когда Ванька наставительно говорил при случае: «Я,

Матяня, подлости не терплю, ты это знай. Нет ничего

выше человечьей чистоты устремлений. Я крохи чужой

вовек не возьму и другим не прощу, нетерпим я к под­

лости. Ты это знай, Мартынко... Супу-то мне маманя

10

нальет, дак как зеркальце чистый, ни крупинки. Но чу­

жого не трону».— «И неуж я такой дурной, Ваньша, и

неуж тебя дурней?»— «Ты не дурной, Мартын, ты

охальной».— «В святые бы тебе...» — «Не в том направ­

лении способствуешь уму,— морщился Ванька.— Куда

идем, ты постигни только, к светлой вере идем, до ком­

муны прямым ходом, до мировой революции, Тут ведь

как стеклышку надо быть. Потому и уклад мыслей ты

должон иметь ясный».— «Ты меня не агитировай. Чего

я такого сделал?» — вспыхивал Мартынко, и глаза его

густели железной окалиной. «Да ничего не сделал,—

быстро отступал Ванька.— Это я так, на всякий случай,

на потом».

...Иван Павлович ступил на бревенчатый мост, пере­

кинутый через Ежугу. Вода кипела далеко внизу, звон­

ко обкатывала синие голыши, и длинные зеленые водо­

росли, обтекая камни, волнисто и живо струились вниз

по реке. Порой вода рябила, отсвечивала серебром —

это стая мальков вставала против течения и стремилась