Ж вакина, чтобы все посмеялись.
— Д а пошто? Хоть и это нужно...
— Д ак чего тогда?
— Мертвых одевал, — сказал нехотя Ж вакин и до
бавил, ожесточаясь:— Едри твою капусту, надо же бы
ло кому-то!
— Как одевал? — не понял сначала Чудинов. Ему
представилось, как коротконогий, с утиным носом и
рыхловатым лицом Ж вакин натягивает на покойников
штаны, наливаясь от натуги багровым румянцем.
— Д а бушлаты деревянные шил по мерке. Тоже ре
месло тонкое, не с бухты-барахты. Надо штобы и вид
был, и остойчивость, и крепость, и положение умерше
го, и уважение к нему.
— Небось люди-то боялись? — спросил Чудинов,
ощущая внезапную тошнотную брезгливость. Он толь
ко неделю назад прибыл на войну и только три дня
назад увидел первых убитых: И вана Окладникова и
Семена Ж данова с соседнего понтона. Было наступле
ние, и их даж е не успели захоронить, они так и л еж а
249
ли с внешней стороны штабелей у самой реки, накры
тые плащпалаткой.
— А чего бояться? Я, бат, не собака, на людей не
бросаюсь. Тут чего-то другое — я думал об том, —су
еверное, што ли. Может, сглазиться об меня опасались,
раз я в последний путь снаряжаю и при смерти ближе
других стою.
— Почему девки-то обегали тогда? — опять спросил
Чудинов, еще не знавший вкуса поцелуя. — Дурно пах
ло, что ли?
— Об этом тоже размыш лял. У меня в мастерской
воздух лесной. И хотя лицо мое не то чтобы уж слиш
ком красивое, но угрей нету, да и все на своем месте,
все при себе. А как узнают, что гробы лаж у, так и бегут
прочь. Приду с войны и должность сменю, к едреней
фене. Д ом а пойду ставить. У меня ведь из рук ничего
не выпадает. Ты-то сопляк еще, тебе не понять этого,—
спокойно добавил Ж вакин, ворочаясь широким плот
ным телом, а помолчав, спросил в свою очередь: — А
ты-то должность какую вел?
— А я не успел еще. Наверное, военным буду. Вот
кончится война, и военным буду. Учиться стану, в а к а
демию поступлю.
— Ты хоть эту-то войну переживи, сопля, — сказал
кто-то холодным голосом, от которого у Феди Чудинова
внутри все противно перевернулось.
— Типун тебе на язык! — крикнул Федя в темно
ту. — Я сам на войну шел, я три раза в военкомате
просился.
— Ну и воюй на здоровье, — сказал Ж вакин удив
ленно. — Тебе што, этой войны мало?
— Через таких, как ты, падла, все и наруш ается,—
опять просочился холодный голос, но Федя постарался
его не расслышать.
— Это разве война? К ак крыса лежишь тут, в мо
гиле будто, — зло возразил Чудинов, опять сглатывая
больную слюну.
Вверху, поперек штабелей, противно пролетел сна
ряд и шмякнулся в жидкую грязь совсем рядом, и сра
зу ж е все услышали густую тишину и приникли к хо
лодной земле, от которой отдавало плесенью и гарью,
и сразу все мучительно испугались смерти, потому что
были людьми, пожившими на свете, и только Федя Ч у
250
динов сидел посреди темноты, вглядываясь незрячими
глазами туда, где упал снаряд, и от напряжения в его
глазах рождались крохотные скользкие мушки. Он
ж дал взрыва с каким-то нарастающим тревожным ин
тересом, и все тело его лихорадочно трепетало, гото
вясь встретить огромную убийственную силу. Но про
шли минуты, а снаряд, как жирный боров, только пыш-
кнул в захолодевшей земле и, остывая, замолчал. В
укрытии сначала осторожно зашевелились, закряхтели,
кто-то опять громко и холодно сказал: «Сволочи!» — и
матерно выругался, освобождая душу от страха. А
Феде Чудинову стало вдруг знобко и противно, он мел
ко дрож ал, и холодный липкий пот бежал по ложбинке
спины, голова стала горячей, и больно застучало в вис
ках.
Стояла могильная тишина, которая живет лишь на
кладбищ ах да в покинутых домах, и сразу стало тре
вожно и дурно леж ать в земляной норе, потянуло у з
нать, что делается на белом свете, но никому не хоте
лось вылезать первому, каждый думал, что на это ре
шится кто-то сам, без понуканий. Тот ж е ледяной голос
сказал в темноту:
— Наших-то, знатье, всех положили. З а реку никто
не идет, и оттуда не вертаются.
— С алаж ня все, им бы девок за банями жать, а не
воевать, — откликнулся второй голос.
— Тут не знаешь, от чего и сдохнешь, —поддержал
и Ж вакин. А Федя Чудинов, который сидел скорчив
шись, повалился головой вперед и пополз на выход.
— Тише ты, лешак!
— А чего колеть-то. Тут и подохнуть, што ли?—под
держ ал Чудинова Степан Ж вакин. — Ты, парень, у з
най, что там. Лучше уж на свете белом пасть, чем тут
гнить. Там хоть подберут да под крест положат.
Федя протиснулся меж телами, отвел плащ палатку,
но в укрытии светлее не стало, потому как на воле ж и
ла ночь. Однако глаза вскоре попривыкли, откуда-то н а
гнало сухой холодный ветер, опавший лист жестяно по
скрипывал, кружил по обгоревшей земле, а может, это
одинокие вылинявшие травины колотились по остывше
му железу, разбросанному вокруг, потому что шум был
тоскливый и мертвый. Чудинов не сдержался и, уни
мая гул в висках, совсем вылез из норы, посмотрел
251
вверх: там неясным мрачным холмом топорщились
бревна. И тут настигла его внезапная мысль: «А каково
было бы им, если бы штабель раскатило?..» Чудинов
поежился от запоздалых размышлений, кругом было
беспросветно и глухо, как в огромном лесу. Он еще
прислушался и едва уловил дальнюю канонаду, при
гляделся и трудно рассмотрел голубые сполохи ракет,
словно в небе заж игали спички.
— Ну как? — спросили все, когда Чудинов вернул
ся в нору.
— Глухо, как в танке...
— Чего колеть-то тут, — опять настойчиво повторил
Степа Ж вакин, и в его голосе родилась ефрейторская
распорядительность. — К своим, значит, попадать надо.
Правильно я говорю? Тут, значит, по парам разойтись
и до своих толкаться. Сумерки надо захватить и Бороу
хи обходом миновать. Тут если сидеть, кроме могилы
ничего не схлопочешь. Правильно я говорю?
Ефрейторский голос побуждал двигаться, и солдаты
саперного батальона (все дядьки в годах) молча потя
нулись на выход, с тихим шорохом и сопением раство
ряясь в ночи. И Федя Чудинов тоже полез следом за
ефрейтором Ж вакиным, тыкаясь лицом в его кирзовые
сапоги.
Поначалу темь будто оглушила, осадила назад,
а потому сели, прижавшись спиной к штабелю и расте
рянно всматриваясь в ночь: было тихо, только вдали,
совсем не беспокоя тишину, будто катали бочки по бу-
лыгам винных погребов, — не умирала канонада, да
прямо из земли вдруг вставали белые слепые сполохи,
недолго жили в небе и беззвучно таяли, не нарушая
горький мрак.
Но вскоре на закрайках неба родился легкий отсвет,
заметнее стали быстрые хвостатые тучи, меж которыми
изредка просверкивало дымчатое небо: облака рвались
за реку Великую и были похожи на тяжелую гарь. По
том и трава родила серебристый глянец, и' на торцы
бревен легла влаж ная белая плесень. Значит, надо было
спешить, потому что часа через два рассвет оживет
в полную силу. И ефрейтор Ж вакин уже мысленно шел
заброшенной пашней, посреди которой большим валу
ном проросли Бороухи, стремился к окольному лесу,