шел на угор, и там затю кал по бревну, осыпая траву
мелкой янтарной щепкой.
КАК ОН ВЫЖИ Л?
Федору Чудинову с войной повезло, в этом прилюд
но признавался он: «Уцелел, в двадцать миллионов не
попал — земля им пухом, героям; к смерти положенной
сам иду неторопким шагом, дом е с ть — полная чаша,
и умом не обижен. Чего еще желать, если не гневить
судьбу?».
Но втайне Федор Чудинов часто размышлял и по
лагал, что с войной ему не особенно пофартило, а осо
бенно тосковал он и раздраж ался, когда о полковни
ках читал иль генералах, сразу же дату их рождения
отыскивал и со своею сравнивал, и тут каждый раз
выходило, что и он, Федор Чудинов, мог быть тем с а
мым генералом иль, на худой конец, полковником.
И тогда он печалился еще больше, садился посреди
горницы на табурет, ставил на костлявые колени гро
моздкий баян, обласкивал его холодные перламутровые
шишечки и долго давил на одну нижнюю кнопку, вы
таскивая из мехов писклявый занудный звук, под ко
торый думать и вспоминать было легко.
...Тогда от саперного батальона, который готовил
прорыв, осталось в живых тринадцать человек (уж
больно несчастливая циф ра), а из них два понтонера:
ефрейтор Степан Ж вакин, по прозвищу Сеня Ножик,
и рядовой Федя Чудинов, еще без всяких прозвищ, н а
град и чинов боец, ибо неделю назад он только прибыл
в батальон и ничего заслужить не успел. Он даж е войны
не успел испугаться, потому что их самоходный понтон
подбило на этой стороне в самом начале прорыва, и
Степан Ж вакин, и рядовой Федя Чудинов остались как
216
бы не у дел и без прямого начальства. Все понтоны спе
шили через реку Великую и обратно за новым живым
грузом; одни добирались до огнедышащего берега, дру
гие оставались на дне реки, — и еще неизвестно было,
кому больше повезло.
А эти тринадцать человек, остатки саперного б а
тальона, спасаясь от смерти, вырыли под уцелевшими
штабелями бревен одну общую нору, зарылись в ней,
как кроты, прижавшись друг к другу и еще плохо сооб
раж ая, что к чему, потому как вне штабелей все переме
шалось и перепуталось. Где-то шел бой, замирал и
вспыхивал с новой силой, где-то кого-то окружали и
убивали; а потом и те, кто ушел за Великую, и те, кто,
выполнив очередную задачу, остались на этой сторо
не, — раненые и умирающие, телефонистки и санитары,
кухни, обозы и прачечные — все вдруг попало в мешок.
Немец переправился севернее деревни Бороухи и юж
нее ее завязал этот мешок огнем и смертью. Так было
на самом деле, но этим тринадцати, предоставленным
самим себе и своей совести, суть дела была неизвестна,
и они просто зарылись под штабелем, пережидая бом
бежку и заедая тревогу сухим пайком, Йо обстрел не
затих и к концу вторых суток, и третьих, со стороны
Бороух и навстречу все летели снаряды, и эти ш табеля
оказались как бы на перекрестке воющих трасс, на ни
чейной полосе, и потому была прямая возможность по
гибнуть под бревнами даж е от своего снаряда. А в
этой узкой норе каким-то образом оказались два «жи-
вотника» — их, наверное, приволок тот кашлюн сани
тар с давно не бритыми щеками; раненные в живот не
престанно стонали, просили пить, санитар смазывал им
губы влажным бинтом, и в их сторону никто не смот
рел, ибо все понимали, что «животникам» не жить, но
эти стоны да еще разгорающийся голод раздраж али
и выводили людей из себя. Потом один из раненых з а
тих, и от него пошел тяжелый запах...
Федя Чудинов не боялся смерти, потому что — как
считал он — не мог умереть: не могли исчезнуть его
длинные руки с узкими запястьями и вялыми голубыми
венами под белой кожей, его сухие волосатые ноги с
толстыми коленками, и впалый живот, и узкая грудь
со здоровым сердцем внутри. Это могло случиться с
кем-то другим, но ведь война на то и война — так рас
247
суждал он. Федя леж ал на плащ палатке, подложив под
голову руки, сверху от взрывов сыпался песок и падали
мелкие щепки, снизу землю как бы встряхивало и при
поднимало, и от таких ударов екало в пустом животе.
Федя сглатывал слюну, она была горькая и туго кати
лась в пересохшем горле. Он прислушался к себе и по
нял, что схватил ангину. «Боже мой, какая неприят
ность! Сейчас бы чаю горячего с малиной да пропотеть
бы...» От домашних мыслей стало грустно, да еще этот
«животник» тревожил: стонал непрестанно и кого-то
звал. Федя сунул остаток сухаря в карман, ощутив л а
донью его шершавое тепло. Он давно бы уже проглотил
прокаленный огнем и хваченный плесенью кусок, но не
было слюны во рту, чтобы размочить его, и к тому же
Федя Чудинов этот сухарь берег, памятуя о будущем.
— П ож рать бы. Кишка на кишку с кулаками л е
зет, — сказал ефрейтор Степа Ж вакин, невидимый в
протухшей холодной темноте. — Тут не знаешь, от к а
кой болезни и сдохнешь. У тебя есть чего пожрать?
— Не, — сказал Федя, и его рука в кармане завлаж -
нела. Слышно было, как Ж вакин ворочался, что-то с
хрустом ломал, потом, царапая Чудинову щеку, протя
нул маленький осколок, пахнущий рожью и махрой.
— Завалялся. Ты соси, ты сразу не ешь. Тут тебе
не у маменьки в гостях. М ама-то есть?.. Ну вот и л а д
но, — говорил Степа Ж вакин будто маленькому, и Фе
дя представлял, как смешно елозит его верхняя што
паная губа. — Ты соси, ты почмокивай — сытнее будет.
И Степа Ж вакин, показывая, как нужно есть, про
тивно зачавкал, сипло схватывая штопаными губами
прогорклый воздух.
Федя послушно взял сухарь и сунул в карман, все
так ж е бездумно всматриваясь в темноту и с тоской
прислушиваясь к больному горлу.
— Сейчас бы сухарики сушить с солью да пиво ва
рить... Сволочи! — сказал Степа Ж вакин в адрес нем
цев. — Едри твою капусту! И пошто бы не жить? Сво
лочи, — еще добавил он, ворочаясь и толкая железным
локтем Федину спину. — Эй, малец, потерпи! Д ай бог,
скоро все кончится! — крикнул он в темноту «живот-
нику», который стонал все реже и реже, не приходя в
сознание.
— Вот погину я, и никто от меня не родится. Значит,
248
фактически еще кто-то погинет. Правильно я говорю?—.
вдруг растерянно сказал Жвакин, наверное, впервые в
жизни задумавшись над страшной логикой войны.
— А чего так-то? — вяло спросил Чудинов, прогла
тывая горький комок и ощущая в горле боль и спазмы.
— Как «чего»?..
— Холостяк разве?
— Да тут так понимать следует, что должность у
меня была хмурая, што ли...
Степан Ж вакин замолчал, опять тыкаясь локтями
в Федькину спину, наверное, хотел повернуться на дру
гой бок, а Чудинов все так же безучастно леж ал, при
слушиваясь уже к удаляющимся взрывам. Все реже
приподнималась земля, и тише гудели сотни бревен над
головой, можно было говорить даж е шепотом, и эта
надвигающ аяся тишина делала земляную щель похо
жей на могильный склеп. Пахло сыростью, корой,
кровью и тленом.
Ж вакин сопел над самым ухом, что-то мокро сгла
тывая, словно бы плакал он, и это Чудинова р азд р а
жало.
— Отхожие места чистил, что ли? — вдруг выкрик
нул он нарочито громко и весело, стараясь уязвить