влечься от этой страшной картины и вызвать в памяти
другие воспоминания, может, радостные и теплые, из
самого детства, и в глазах у него уже готовно закипали
слезы.
Может, эта горестная одинокость и вы звала в нем
светлое озарение, но только Геля впервые за прожитую
жизнь увидел тогда себя шестилетним в дедовой к а р а
кулевой шапке, в маленькой белесой пальтушке с боль
шой розовой заплатой на груди и серых катанцах с з а
гнутыми носами и рыжими кожаными обсоюзками. Р у
кавички он давно бы уже потерял, но они спасительно
болтаются на тесемке двумя мерзлыми катышами, в
которые страшно совать даж е промерзшие пальцы, и
219
когда становится совсем невтерпеж, Геля дует на бу
рые от холода ладошки и сует их под распахнутую
пальтушку, в остатки тепла. Геля бегает по мосткам
меж накиданных лопатой длинных сугробов, таская за
собой санки с железными полозьями, и бормочет мерз
лыми губами «ту-ти-у». Он что-то воображает, может,
самолет или машину, порой дергает санки в вираже,
опрокидывает, снова ставит на полозья и садится вер
хом, занося передок на себя и отчаянно гукая; порой
он оборачивается, словно кого поджидает, но из-
за сугробов, как из глубокого оврага, видна Геле лишь
заснеж енная крыша с черными отростками труб. Но тут
слышит он, как брякает дверное кольцо, легко поскри
пывает крылечко под торопливыми шагами, потом вы
ныривает овчинная шапка: она то вырастает над сугро
бом, то вновь скрывается, и кажется, что там прячется
злой человек. Геля воображает, что там разбойник, хо
тя давно знает, кого увидит, ибо ради этой минуты и
мерз весь последний час на расхолодной улице, и он
тут же затевает игру: таится и крадется мостками, при
жимаясь к сугробам и заранее расплываясь в улыбке
всем круглым веснушчатым лицом.
Он выползает на коленках к крыльцу, осторожно
выглядывает из-за сугроба, не предполагая, что дедова
шапка, которую он носит, уже вы дала его, и грозно ух а
ет, а баба М аня, которая давно услыхала Гелькино со
пение, притворно пугается, смешно подскакивая обеими
ногами, и хлопает себя по бокам: «Ой, кто это? Ну, Ге-
люшка, как ты напугал старую бабку!». Но левый круг
лый глаз смеется, черный, как смолевая капля, и левая
бровь смеется, круто сбегая к переносью, и орлиный
нос спускается еще ниже и вздрагивает над верхней гу
бой, и рот распахивается широко и свободно, открывая
несколько крепких желтых зубов, и овчинная мужская
шапка тоже смеется и подпрыгивает на жестких воло
сах, а ушко одно, заткнутое по-мужичьи калачиком,
вываливается и размахивает обкусанной тесьмой. И
только правый глаз у бабы Мани не смеется, он будто
подернут белой пленкой, и его обтекают кругом мелкие
частые морщинки. Этот глаз заливает быстрая и лег
кая неживая слеза, и баба смахивает ее мизинцем.
Геля слыхал, как старшие часто повторяли между со
бой, когда не было бабы Мани около, что она правый
220
глаз вы плакала по сыну Андрею, который погиб на
войне, и если она и дальше будет переживать, то
ослепнет совсем...
Война кончилась, но в доме голодно, баба, вернув
шись с работы, до поздней ночи вышивает прорезные
занавески. К воскресенью у нее кое-что подкапливается
из рукоделья, и за этот день ей нужно сбегать за д в а
дцать километров в окрестные деревни, обменять про
резные занавески на творог и сметану, а к ночи вер
нуться уже обратно. Потому бабе М ане некогда долго
рассусоливать с внуком, она расставляет на легких
санках-чунках тару: всякие бидончики и коробки, один
ставит вверх дном и со словами: «А ну, Саврасуш ка,
трогай!» — подхватывает Гелю под мышки и усаж ива
ет его на упругое захолоделое донце, оправляя у внука
на коленях пальтушку, чтобы не поддувало, будто соб
ралась она тащить его с собою через безлюдный лес. А
сама уже покряхтывает, сует голову в обмерзшую пет
лю, сутулит узкую спину, привычно кренится вперед, и
тонкая шея как-то жалобно напрягается, вытягиваясь из
воротника. Бабуш ка идет неспоро, вразвалку, немного
косолапя растоптанными своекатанными валенками, и
коричневая вигоневая юбка, остывая на морозе, с хру
стом натягивается на морщинистых голяшках.
Дорога накатана до блеска, и полозья, прихвачен
ные морозцем, поначалу трогаются неохотно и скрипят,
потом отогреваются и скользят вольно, а Гелька сидит
на этакой-то верхотуре, закрыв глаза и подставив лицо
солнцу, и ему кажется, что он летит и кружит над
землею легко и беспомощно. Порой его уж совсем кре
нит на сторону, и он готов свалиться в санную колею,
но Геля упорно не открывает глаз, а ждет, когда нач
нется спуск. Он слышит, как баба М аня обегает чунку
кругом и, не снимая с плеча веревочную петлю, за ск а
кивает на санный полоз, потом одной ногой по-ребячьи
отталкивается от тропы, а руками обхватывает Гельку,
наваливается на него — и они вдруг стремительно п а
дают в холодную пустоту. Ветер неудержимо бьет в
лицо и застревает в горле, сердце замирает, а потом
отчаянно прыгает вверх, и округлые холодные пупырки
бегут по коже. А баба М аня хохочет, и в лад ей радост
но звенькают, колотятся боками бидончики, когда под
полоз летит раскатанный ухаб. У самой подошвы горы
221
санки раскатывает, крутит легко и отчаянно, как птичье
перо, потом заваливает набок, и Гелька вместе с посу
дой летит в снег. А баба М аня достает его из сугроба,
ласково шлепает пониже спины и ворчит: «Соблазнил
опять бабку, на грех направил. Серьезности в тебе,
Гелька, нету». Потом ползает в снегу, собирая бидон
чики и раскатившиеся крышки. Но вот снова настраи
вается на долгую ходьбу, опять впрягается в мерзлую
лямку, обминает ее на правом плече, чтобы удобнее
леж ала и не терла, достает из широкого нагрудного
кармана, пришитого к внутренней стороне фуфайки,
французский переводной роман (от маменьки, вологод
ской купчихи, привычка) и бормочет: «Опять зап ам я
товала, на какой странице в прошлый раз споткну
лась». Она листает книгу длинными нервными пальца
ми и уже забывает о внуке; мерно перебирая катанца-
ми, идет она по безлюдной дороге, а Гелька смотрит ей
в спину, каждый раз удивляясь и мысленно примеряясь,
как можно на ходу да с одним-то глазом читать тол
стенную книжищу...
*
*
*
Д а, так и не проводил он тогда бабу Маню в по
следнюю ее дорогу. Геля смотрел на выцветшие мост
ки, словно бы покрытые инеем и побитые обочь зеле
ными лиш аями, и чудилось ему, что сейчас за поворо
том прорастут тихие старческие шаги и у крыльца, сто
рожко щ упая бревенчатую теплую стену, покажется
баба М аня. Она в розовой трикотажной кофте и вель
ветовой юбке, на ногах обрезанные катанцы; бабушка
высохшими руками щупает стену, словно в темноте се
ней отыскивает дужку дверей, и ногу она переставляет
неровно, далеко вытягивая катанец вперед, будто хочет
появиться незамеченной. Вот уже пятнадцать лет как
баба М аня ослепла совсем, волосы на голове посеклись
и пожелтели, обнажив большие хрящеватые уши, а на
когда-то прекрасных черных глазах леж ат белые птичьи