бака, а значит, он скоро умрет... «Нет-нет, бред какой-
то! Бежала по пляжу одинокая голодная бродяжка, я
заступил ей дорогу, и она рассердилась и укусила.
Что с собаки спросишь?»
И тут тонко до самого колена заныла нога, и снова
вспомнилась темная, как ночь, сука с желтыми бровя
ми. С холодной расчетливостью, как о ком-то посторон
нем, Геля стал предполагать, сколько осталось ему
жить: «Неделю, наверное, иль две, потом будет меня
душить... Глупо, как глупо, только новая жизнь откры
лась. Столько всего хотел сделать, прочувствовать...
Рок какой-то иль судьба. Один как перст — вот непри
ятность. Хватится ли кто?.. Домой, домой надо! — вдруг
ухватился он за эту спасительную мысль, лихорадочно
вскочил с кровати и распахнул чемодан. — Как же я
раныпе-то, дурило? Ну конечно же, домой! Мать выхо
дит, поставит на ноги, а если и что, так — дома, своя
земля. Приду, скажу: «Мама, здравствуй!» — и ника
ких телеграмм, как снег на голову... А может, еще
обойдется? Ведь не может же так просто — дико даже:
раз — и все...»
2
Геле подумалось, что он вроде бы и не отлучался из
родных мест: тот же крошечный аэродром, в дальнем
конце которого паслись коровы; тридцать серых ступе
нек вверх на угор, мимо провинциального вокзальчика
157
с большим плакатом по фасаду, больше похожего на
деревенский амбар с тремя мутными оконцами, врос
шими в землю. Геля обошел встречающих, ожидая,
что его окликнут, будут расспрашивать, но его не уз
нали, и Геля подумал, что он теперь вроде бы чужой
здесь. Но запах родины витал в воздухе, свой, какой-то
особый: пахло иван-чаем, пылью и бензином, луговыми
травами и еще бог знает чем. Геля не стал ждать по
путного автобуса и, прихрамывая, отправился глинис
той тропинкой в Слободу. Окраина была розовой от
цветов, и даже в самом городке нынче пророс вокруг
иван-чай, угловатый и дерзкий, как подросток; он си
реневыми сосочками протыкался сквозь белые зонты
пахучих корянок и частые оспины тысячелистника, от
бивал к заборам пыльную крапиву и, подставляя не
долгому солнцу ожерелье негромких прозрачных ко
локольцев, бросал вокруг себя непостоянный розовый
отблеск, от которого и становилось так радостно и
немножко грустно.
Геля шел в верхний конец городка, и его обтекали
какие-то громоздкие волосатые парни с обветренными
лицами, они оттесняли его к самому краю мостков и
топотали по скрипучим мостовинам, как подкованные
лошади, руки их были тяжелые, в черной смазке, а от
сальных, словно кожаных, брюк шел знакомый аромат
соляра и бензина. Встряхивая общипанными головами,
обгоняли плечистые девицы, они порой невнимательно
оглядывались на Гелю, но смотрели безразлично, как
в воду, — да и что можно было разглядеть в этом вес
нушчатом скуластом парне с коричневыми тенями под
глазами? Девчонки обманчиво хихикали и, сразу забы
вая о нем, спешили дальше, ступали они твердо, по-
мальчишечьи, на всю рубчатую подошву дешевеньких
вельветовых тапочек, и легкие платьица легкомысленно
открывали длинные ноги. Шли какие-то пожилые люди,
лица в рыжем неровном загаре, больше похожем на
ржавчину, в усталых глазах, в сетке морщин угадыва
лось что-то смутно знакомое: вот в этот щербатом ли
це, и в том утином угреватом носу, и в этих круглых,
сливочного цвета щеках...
Было жарко, даже пекло сквозь рубаху, будто по
плечам водили горячим утюгом, голова затяжелела в
затылке, захотелось в тень. В душе мутно шевельну
158
лась неясная досада на этих людей, которые куда-то
спешат, чему-то смеются, размахивая руками, будто
есть чему радоваться, и уже брезгливо смотрел Геля
Чудинов на оплывшую усталую женщину, которая ка
тила ему навстречу коляску. Волосы черным кулем ле
жали на ее голове, едва прибранные белым пластмас
совым гребнем; женщина катила коляску, низко приги
баясь к белому конверту, и что-то сюсюкала, собирая
в трубочку толстые губы, и, когда она проходила мимо
и подняла безразличное лицо, что-то неуловимо знако
мое, почти родное мелькнуло в черемуховых близору
ких глазах и неровно посаженных бровях. Геля навяз
чивым взглядом уцепился за эти неровные бровки, и
женщину, наверное, обидел неприличный осмотр, пото
му что она неловко мотнула головой и досадливо бор-
мотнула что-то, протаскивая коляску между Гелей и
кромкой мостков. А Чудинов еще долго смотрел на не
ровный подол платья, словно изжеванный снизу, на
икры ног, повитые синими набухшими венами, — видно,
неудачно рожала. У женщины спина была тяжелая,
почти горбатая — ногам, наверное, тяжело нести такое
тело, даже каблуки дорогих лаковых туфель скособо
чились, — а шея под кулем черных жестких волос вид
нелась белой и чистой. Геля еще долго и завороженно
смотрел и на тяжелую спину, и на покатую шею, почти
физически ощущая ее гладкость, и ему вдруг почуди
лось, что он когда-то мимолетно гладил эту молочную
кожу, едва слышно прижимаясь к ней робкими губа
ми, — от этого воспоминания парень мучительно по
краснел, и легкий холодный пот скатился по ложбинке
спины.
А женщина внезапно обернулась, чуть снизу, кося
щим взглядом посмотрела на Чудинова и круглым дви
жением руки поправила что-то на плече, видно, бре
тельку от рубашки; и по тому, как она глянула, сразу
вспомнилась Талька, его первая давняя любовь, его
постоянное сновидение. «Господи, неужели это она,
когда-то тоненькая, как солнечный луч, девчонка?» — и
Геля растерянно отвернулся, пугаясь своих воспомина
ний.
Неужели тринадцать лет прошло с того дня?.. Пом
нится, он тогда возвращался на пароходе домой, он
уже курил, и курить ему нравилось; от табака, а мо
159
жет, от сонного шевеления моря кружилась голова. Л е
ниво колыхались густые волны, похожие на огуречный
рассол; музыкой обеда гремели в ресторане ножи-вил-
ки; капитан в белом кителе с заштопанными локтями
прошелся по палубе, рассеянно оглядывая людей. С мо
ря наносило прохладу. Талька стояла рядом, обхватив
правой рукой смуглое плечо, твердые маленькие губы
потрескались от ветра и солнца — у девчонки была
привычка часто облизывать их. Геля влюбился в нее
сразу. Они говорили какие-то пустяки, захлебываясь
дурашливым смехом, а ночью, когда корабль стоял на
рейде в ожидании приливной воды, украдкой целова
лись, затаившись за брезентом шлюпки. Талька то иг
риво отпрядывала от Гели, упираясь пухлыми ладош
ками в его плечи, то неожиданно вновь припадала к
груди, словно у нее отнимались ноги, и тогда Гелю все
го обносило жаром рано заневестившегося тела. П а
рень пламенел и, зажмурив глаза, по-щенячьи все тя
нулся к ее неожиданно прохладным губам, испытывая
доселе неизвестное блаженство и любопытство.
Добравшись до Слободы, Геля на следующий день
подкараулил Тальку под ее окнами. Она вышла в ко
ротком штапельном сарафанчике с широкими бретель
ками, обшитыми бордовой тесьмой («Боже мой, как
помнилась каждая любопытная шероховатинка их
встречи, каждый оттенок ее!») Лямки, наверное, бы
ли великоваты, часто спадали, обнажая покатые плечи