похудел и обородател по самые скулы, и глаза в тем
ных провалах лихорадочно светились. Герман изредка
поглядывал за Санахой и чувствовал себя в чем-то по
винным, словно бы это он обокрал мужика, или чем-то
обидел, или отнял свободу, которой не вправе распоря
жаться. Он не мог выносить заискивающего Санахиного
взгляда, и потому старался бывать реже на соседней
тоне, и, возвращаясь в Вазицу, стал обходить Кукушки
ны слезы ночью, чем удивлял своих напарников. О каза
лось, что тайну, которую взвалил на себя Герман до
бровольно, не так-то просто хранить. Но вскоре все раз
решилось само собой: в тот же сезон, на переломе ле
та, Санаха Коткин ушел с ружьем в лес, а нашли его
уже следующей весной. Но Герман и поныне, порой за
думываясь над странной гибелью, не мог понять, а что
же понудило мужика вернуться сюда, на тоню Кукуш
кины слезы, и рядом с нею, в березовой рощице, уйти
из жизни, ничего не сказав никому и ничего не объяс
нив. Теперь два загадочных человека поселились в па
мяти Германа — Санаха Коткин и отчим Мартын Пе
тенбург, он поставил их почему-то рядом, таких раз
ных, непонятных и не понятых им...
131
А ночью пробудил шум дождя. Ливень катился по
крыше с порывистым шумом, и Герман еще сквозь том
ление и сон понял, что дождь перемешан с ветром и
идет с полуночной стороны. Темно было, как декабрь
ской ночью, в черное оконце едва сочился тусклый свет,
более похожий на плесень. В первый момент Герман
еще не понял беды, потому что не расслышал шума мо
ря: ливень был так силен, что затопил в себе и накат
ный гул волны, и порывы ветра. Там за стеной все
смешалось: и дождь, и ветер, и рев воды, создавая
мрак, вызывая растерянность и страх.
— Сашка, эй ты!— крикнул Герман в полную темь,
потом пошарил в изголовье и зажег спичку. Казалось,
что волею колдовства очутились они в октябрьской бе
зысходной ночи в самом конце промысла, когда на ста
не доживают последние дни, смиряясь с теменью и
осенним непогодьем. Сашка лежал скрючившись, как
малое дитя, поджав колени к подбородку, и в желтом
провале короткого света выглядел мертвым. Спичка
зашипела, обожгла пальцы и погасла. И тогда Гер
ман пришел в себя, вздрогнул, а мысли уже беспоря
дочно метались, и каждая клеточка тела насторажи
валась, готовая к работе. Вскоре он привык к сумраку,
и оказалось вдруг, что в избушке не так уж и темно,
как показалось спросонья. Герман толкнул Сашку в
плечо, тот оторопело вскочил, пугаясь и по-рыбьи разе
вая рот.
— Чего тебе, ты чего?
— Послушай,— почему-то шепотом попросил Гер
ман, но слушать не дал, а тут же заорал: — А ну, со
бирайся живо! Чего расселся, не у тещи в гостях!
Они надели желтые роканы и рыбачьи резиновые
штаны, сапоги сразу растянули на всю ногу до самых
пахов и кинулись на берег. Ливень стегнул по лицу и
заставил отвернуться: сначала показалось, что воздух
выкачан, а осталась вокруг лишь эта секущая бесконеч
ная вода, потому что ветер забивал рот, дождь хлестал
по лицу, даже больно стало щекам, и нечем было ды
шать. С болота в море хлынули темные ручьи, спуск от
избы размыло, и рыбаки скатились вниз на седалищах,
скользя резиновыми штанами.
У моря было светлее, и оттого казалось еще страш
нее. Мутная волна катилась с накатистым ревом и гро-
135
мово рассылалась на берегу. Только безумец мог но
кинуть сейчас спасительный берег, ибо что значит че
ловек, эта ж алкая тля, перед наполненной безумной
яростью плотью, каждая мышца которой взрывается,
повинуясь фантастической неуправляемой силе, и вски
дывает в мутное небо клокочущие потоки воды. Тут
неожиданно стекла по небу молния, словно бы по
оконному стеклу царапнули мелом, и следом на своей
грохочущей телеге прокатился Илья, высекая из небес
ных булыг искры. Казалось, дождь сразу запах гарью,
потяжелел и присмирел.
А Герман не рассуждал, он не видел этой навальной
волны и злого, вздыбленного под небеса моря — краем
глаза он заметил только, что тайник стоит, значит, не
проспали, и, глядя лишь на эти черные маковки и мо
ля бога, чтобы они не пропали, Селиверстов надрывно
толкал карбас, и по сопению около он понимал, что
Сашка рядом, а значит, все в порядке. Три раза они пы
тались завести в прибой тупорылый развалистый кар
бас, но суденко на россыпи забрасывало боком и зали
вало, и только на четвертый раз, забредя по пояс, Гер
ман сдержал посудину, а Сашка, лихорадочно работая
гребями, вытащил лодку на голомень, где волна была
хоть и выше, но не столь частая и дробная.
Если бы их было трое, все получилось бы проще:
один сидит на веслах, другой сметывает сети на телдоса
и держится за колья, а третий отвязывает веревочные
хвосты, за которые крепится ловушка. Но сейчас на
веслах сидеть было некому, и рыбаки тянулись за тети
вой; очередной волной карбас то и дело заносило в
стенку, разворачивало в сетях, и Сашка, хватаясь за
колья деревянными негнущимися ладонями, с трудом
удерживал посудину около ловушки. Когда карбас
проваливался вниз, волна молчаливо и коварно подкра
дывалась сзади, как бы становилась на цыпочки и за
глядывала со спины — а что здесь делают люди?— по
том беспощадно накрывала их сверху, словно бы мо
гильной плитой, поэтому, пробиваясь головой сквозь
толщу воды, трудно было продышаться.
Но, знать, судьба была милостива к ним, потому
что рыбаки скидали ловушку на телдоса и уже дошли
до самого кутового кола; тогда Герман позволил себе
несколько расслабиться, чтобы прийти в себя,— остава
136
лось лишь снять крайнюю сетчатую стенку. И тут у
него даже появилась мысль, а не оставить ли ее здесь,
тем более, что потеря невелика? Дождь к тому времени
скис и едва сыпал, но воздух был насыщен влагой и
ветром. Порой Германа вздымало на вершину наката,
и чудилось, что он так и будет взбираться с гребня на
гребень в самое небо, пронизанное багровыми прожил
ками зари, но тут карбас словно бы лишался опоры и
стремительно проваливался вниз, в черную пустоту, и
думалось, что догони а я волна сомкнется над ним и
умчит в себя. Сашка хватался за бортовины, распялив
крестом руки, и на глянцево-влажном лице глаза его
выглядели черными провалами, полными бессмысленно
го недоумения.
Но крестьянская обстоятельность смутила Германа,
да и к тому же эта воэня со стихией волновала и будо
ражила его, душа наполнилась азартной злостью, воло
сы расползлись сосульками по обширной голове, обна
жив просторный розовый череп, лицо задубело и стало
багровым от морского рассола и ветра, и только кро
хотные глазки под крутыми надбровными дугами были
снова полны веселого отчаянного хмеля. Ему стало
жалко оставлять сетной отбой на произвол шторма,
ведь еще через полчаса колья раскачает и выбьет, зна
чит, через день-два надо будет снова где-то смекать
сетки и грузила, которые на берегу не валяются, и при
дется идти к председателю, чтобы выписал, а там раз
говоров не оберешься. «Нет уж,— подумал,— раз такая
повезуха, надо собрать ловушку полностью — и дело с
