дома с голубыми оконницами и конями по охлупням.

Вазица не просто старела, она припадала к земле и

дряхлела, как древняя женщина, кренясь в пояснице,

изнемогая от собственных «остей. Крыши мшились и

прорастали травой, повети и взвозы раскатывали на

дрова, потому что коров не держали нынче, значит, се­

но не нужно хранить во дворах, тогда зачем и взвоз, и

поветь — только лишняя заваль, стареющая под дож­

дем, так не проще ли извести на дрова, пока бревна

совсем не поел грибок. Мартын Петенбург наблюдал за

деревней и не мог понять это течение жизни, это умира­

ние Вазицы при богатых сундуках. Деньги не приноси­

ли отдачи, сами деньги оставались просто красивой бу­

магой: правление колхоза обитало все в том же кулац­

ком доме, которому вроде бы не было износа, клуб — в

бывшей церкви, школу через три года закрывают со­

всем, потому что в первый класс пойдет только один сы­

нишка экономиста Вити. Парни не женятся, потому что

нет девиц, а живут как бог на душу положил, не обзаво­

дясь гнездом, не рубят своих домов, не сеют детей,

словно бы отбывают принудиловку на этой земле.

А когда молодым шарням не хочется строиться и про­

должать род, значит, деревня истлела, еще продолжая

доживать,— теперь ее не вернуть.

Прошлое вспоминалось туманно, но когда оно воз­

вращалось вдруг, Мартын Петенбург раздраженно от­

гонял виденья и с особенной злостью катал на счетах

костяшки, изредка приглядываясь к сдобному лицу глав­

ного бухгалтера. Мартыну порой странно чудилось, что

это и есть главное зло деревни, какой-то чудовищный

нарост, и стоит только спихнуть его, как все переменит­

ся к лучшему...

Мотор ровно нес лодочку по кривулинам реки; за де­

вять верст нужно попасть, а там войти в протоку, для

постороннего глаза не видимую, да еще с версту пройти

вверх по ней. Мартын сосал свою пустую вересковую

трубочку, кидал по сторонам равнодушные взгляды,

природа обтекала его, не тревожа сердца, и уходила

прочь. Как с дедом своим еще мальчонкой попадал сю­

да, так с тех пор все и осталось прежним, только вот

он, Мартын Петенбург, оскудел здоровьем и подошел к

своей границе жизни, под самый корень истоптав ноги.

128

Вот и последний заворот. Мартын погасил мотор, от­

вязал с культяпок свой самокат — теперь он не нужен,

ковыляй, как можешь, пока хватит терпения. Забросил

якорек повыше и моховой ручьевиной не торопясь зако­

вылял в лес, вступил на путик, ведомый лишь ему, но

которым, почитай, уж целый век ходит Петенбургов

род, ставит петли на боровую птицу да кляпцы на ж и­

рового зверя. Бор пахнул терпко и пьяно, и словно бы

пошатнулся Мартын, ошалело повел головой, и сосны

сомкнулись над ним, стремительно выстрелив в стеклян­

ное небо... «Осподи,— подумал вдруг,— как благосло­

венно все, не умирал бы, век тут жил».

Словно кто со стороны сказал эти слова, даже огля­

нулся Мартын, не чужой ли кто молвил, не судьба ли

стоит за плечами. Было тихо и молчаливо, как в за ­

брошенной баньке, птицы уже отпели свое, комар ныл

над лицом, да дремотный лес истекал зноем. Холмуш-

ка, распадок, холмушка... Ковылял привычно, похожий

на старого барсука, волосы сивой метлой, лицо обрыз­

гано потом, костыль спешит за костылем, легко поста­

нывают связанные швами остатки ног, и что-то плохо

с грудью. Впервые вот так, чтобы зашлось вдруг сердце

и воздуха стало мало, хотя его столько, что даже самые

крепкие легкие лопнут, пробуя забрать крошечную то­

лику его: ну ковшик разом выпьет богатырская грудь —

а уж Мартыновы ли «мехи» не кузнечные,— ну ушат

разом опрокинет, но от бочки густого пьяного воздуха

захмелеет и падет навзничь самая удалая ненасытная

душа. Закружилась у Мартына голова, и с сердцем ста­

ло дурновато, как бы споткнулось оно, а потом зачасти­

ло, беря разгон. «Ерунда,— подумал,— просто поспешил

чуть, нагрузку дал без подготовки, тут и любой двига­

тель забарахлит».

Но постепенно разогнался — нечего зря время пере­

водить,— забылась недавняя слабость, примечал путик

по едва заметным пометам; вспомнилось, что когда-то

этим лесом в последнюю свою охоту шел дядя Коля

Петенбург. Уже в годах тоже был, но еще медведя брял

наодинку; кажется, в двадцать восьмом и случилось то:

пала в деревне скотинка, он еще подквасил ее и поволок

в суземье, чтобы приваду сделать. Обещал вернуться,

а сутки нет и другие нет его, а на третьи только хвати­

лись, пошли искать всей деревней — и Мартын Петен-

5

Золотое дно

129

бург среди искальщиков был — и по следам разглядели

понятливые охотники, какая страшная история приклю­

чилась с Коляней Петербургом.

Шел он своей дорогой, а за плечами в пестерьке мя­

со с душком, и медведь издалека, знать, учуял запашок

и все скрадывал охотника, как тать лесной, выжидая

минуту. Зверь зверь, а хитер, однако, недаром, словно

человек, на задних лапах ходить может, оттого, знать, у

него и повадки человечьи. Долго крался животина за

Коляной, пока тот не приустал, а как отяжелел на но­

ги, так решил подзакусить: сел на пенек, ружье подле

дерева прислонил и только намерился пестерек снять,

тут зверина и навалился сзади, подхватил охотника л а­

пами и давай волочить да о деревья хвостать. Так и

отдал Коляня душу свою не за понюшку табаку. Под

кучу хвороста спрятал его медведь, чтобы после, когда

оголодает, прийти. Вышли искальщики на полянку, а

ружьишко так и стоит возле дерева прислоненное, и мох

порван когтями — это когда зверь Коляню трепал,— а

вскоре и самого охотника нашли под валежинами: уже

почернел и распарился от жары.

...На все воля своя. Вот и над человеком свой зверь

нашелся, а уж, кажется, сколько медведей взял Коляня

Петенбург, при нужде и с топором хаживал наодинку,

а тут сплоховал от звериного коварства.

Ельник помельчал, заскорузло разбежался в сторо­

ны, открывая мшистую раду, в лицо дохнуло сыростью,

культи стали проваливаться по самый пах, и кочкарник,

повитый голубельным кустом, хлестал Мартына в лицо.

Сначала морошка была редкой, прятала свои загорелые

личики под толстый мохнатый лист, а чуть далее, где

голубельник притих и склонился к самой болотине,

словно бы смиряя гордыню,— там будто солнечный луч

пролился на кочки, густой и ядреный, да так и застыл.

Столько было морошки, что и ходить не надо — садись

и собирай, да такая крупная, что твой грецкий орех, и

сквозь нежную мякоть уже янтарно светилось обрадев-

шее жизни зерно. Такую морошку не едят — ее пьют,

прохладную, как погребной квас, и терпкую, словно

брага, которую льют в себя стаканами и поначалу не

пьянеют вроде, а только все больше и больше отчего-то

хочется пить ее, и незаметно шалеет голова, идет кру­

гом, и ты уже не знаешь себя, не чувствуешь,

130

но видишь, что все вверх тормашкамикругом,

и тогда успокоенью понимаешь, что ты лежишь где

бог постлал — там и смыкай глаза. Другой как на боло­

то вырвется, так сначала сам от пузы наестся, навалит­

ся на ягоды, а уж потом вспомнит и про дом, и про

наказы жены или матери, да только собирать-то уж не

та охота: пьян, сыт, нос в табаке; посидит на кочке,