район вез и дорогой у него воры забрали. Дак не воры,
114
не-6, он хитер был мужичок, я его сразу раскусил.
Поговаривают, что он здесь и схоронил, да. Парни было
искали, плиту гранитную сшевельнули — вот тоже вар
вары,— а их тут как выпугало: кто-то ну завопит в
лесу, они и разбежались. Разбежались и с той поры на
кладбище — ни ногой. А ведь до последнего лета каж
дый год на сеностав ходили, подолгу на острову жили.
— Слушай, Гриша, словно ты и капитаном на веку
не был. Разводишь мне всякую мерихлюндию. Сказки
церковные,— приветливо улыбнулся Иван Павлович,
еще более уверовав в государственного значения дело
и окончательно прощая старика. Может, что и наврано,
наколесил старик сто верст до небес, сразу и не размо
таешь, но хворост без огня не горит, тут что-то есть. —
Ну, старик, до времени молчи. Но мы прославимся, о
нас заговорят еще.
— Хитрые вы, Иван Павлович, — заискивающе про
пел Гриша Таранин, подсчитывая уже, а сколько ему
отвалится да как бы при этом не продешевить.
— Не время засиживаться, — подтолкнул Тяпуев
старика.
— Теперь уже скоро, почитай, рядом. Ух вы, Иван
Павлович, — подмигнул, тоненько рассмеялся. — Вели
кий вы человек.
— Ну распетушился, топай давай, — снисходительно,
сдерживая в душе радость, снова подтолкнул Тяпуев и
подумал тут, что все будет хорошо. Нет, он просто так
не ляжет в землю, и вместе с его костьми не потухнет
память о нем и всеобщее человеческое уважение к нему.
Пожалуй, на эти деньги, из расчета двадцать пять про
центов от клада, можно шикарный Дворец культуры от
грохать, а то все еще в бывшей церкви ютятся. По морю
мимо корабли пойдут, издалека виден будет белый дом
с колоннами, спрашивать станут, что это? Захочется
сойти па берег... Нет-нет, пожалуй, заплюют, захаркают,
парням только биллиард подавай, стены испишут гадо
стями и за год в свинарник превратят. А что если дом
отдыха? Это идея! Воздух-то какой, море рядом, дыши
озоном, наслаждайся, со всего Союза поедут — дом от
дыха имени И. П. Тяпуева. А что, это здорово! И де
ревне рост, какой рост: люди наедут, захотят лишнюю
денежку оставить тут, чтобы с собой не увозить, вот и
создавай всякие производства.
115
«Ох, черти, бес им в ребро, а хорошую я штукенцию
выкину, не какая-то там мерихлюндия!..»
*
*
*
В это же самое время в Кельях Коля База играл
роль беглеца. За эти дни он осунулся и в широко по
ставленных глазах родилась постоянная растерянность.
Дошло до него, наконец, что большую глупость сотво
рил, убежав от людей, и долго будет не отмыться ему,
и не один год теперь станет вспоминать Вазица Колино
чудачество. Честное слово, хотелось сейчас naipHio, а
порой просто нестерпимо хотелось, сбегать на тоню Ку
кушкины слезы и повиниться перед ребятами, и та
прежняя жизнь с нудной болтанкой в море, с монотон
ным лежаньем на нарах, с дымной ухой и короткими ле
нивыми перебранками казалась нынче блаженством,
чем-то туманным, далеким и несбыточным.
Озеро дышало истомой, порой опаловую грудь его
морщинил легкий ветер, дудки-падреницы источали дур
ман, запах их мешался со сладкой малиновой прелью и
кружил голову. Часто плавилась рыба, и от тугих ко
ротких всплесков шли круги, вздрагивала осота, словно
зеленым мшистым щукам уже надоело жить в прогре
тых солнцем заводях и хотелось забраться в прохлад
ные ивняки. Всегда чего-то хочется и зеленому клопу,
повисшему на остром пере травины и сомлевшему от
солнца, и ондатре, хитро взбаламутившей тупым хво
стом маленькую темную корчажку, и сытой ящерке,
приникшей лысым животом к замоховевшему пню... Все
в природе жило желанием и ленью и словно говорило:
«Я хочу и томлюсь, но сладкая сонная вялость перепол
няет мое существо». Всем чего-то хочется, но никто,
кроме чело-века, не переступает через дозволенное при
родой... А где-то в разливе тайги и желтых провальных
болот, источающих гибельный чад, затерялось свинцово
тяжелое озеро, у закрайки которого вспучился изумруд
ной зелени островок, слегка повитый кустарником, а по
среди его крошечной пороховинкой лежал в густом тра
востое Коля База и тоже томился.
Бывало, он с диковатым наслаждением вырывался
в леса и жировал там неделю, две, обгорал до черноты,
116
кочуя по темному зимнему суземью, порой заваливаясь
в снег, как зверь, если не хватало сил запалить костер-
нодыо, а назавтра снова бежал по куньему следу, и
всегда рядом с нетерпимой усталостью и азартом жила
крохотная радость от самой пустяшной мелочи: вот он
затравит кунку-то, потом в зимовке хорошенько выспит
ся и поест горячего — это разве не радость? Вернется
в Вазиду и хвастанет промыслом — снова радость; от
парится в бане, потом разговеется винцом и, разгоря
ченный, с устало-счастливой душой, отправится к Зинке
и будет молчаливо ласкать ее. Господи, сколько радо
стей приходится на одну душу человечью, когда ее не
тревожит совесть! И как это разумно все-таки, что при
рода, создавая человека, отличного от зверья и способ
ного переходить дозволенное, поместила в его душу
незримую совесть.
И вот лишь по этой причине не было нынче в Коле
Базе ничего, кроме постоянной неприкаянности. До си
ней мороки надоело все парню. Он знал, что его ищут,
и поджидал погоню в стороне от сенокосной избы, за
таившись у тропы. В избе он только ночевал иногда, а
еду варил на костерке в матером лесу, чтобы не оста
вить следа, и крохотная лодочка всегда была наготове
под южным берегом острова, чтобы в случае чего тихо
сплыть протокой в другое озеро. Косари теперь не стра
дали, второй год пожни запущены, и сейчас, на изломе
июля, рекой в Кельи тоже не попасть — вода в Вазице
опала, обнажив в пятнадцати километрах от деревни
два переката, и единственный путь сюда до осени лишь
седкой тропой через плоское болото.
...Уже завечерело, а он все лежал, как вчера и по
завчера, возле тропы и ждал, когда за ним придут. Слу
чайным взглядом чиркнул по замшелой колоде, что ле
жала рядом, как мертвое тело, но церковные письмена
прочитать не мог: дерево затрухлявело, и буквы оплыли,
покрывшись зеленью, но год он разобрал — «1676»...
Говорят, великая была деревня для Поморья, не триста
ли дворов, и на остров было не просто попасть: мосток
висел над протокой, где сейчас лежат две валежины, и
мосток тот поднимался цепями, и караульщик постоян
но стоял и окрикивал людей, кто едет и зачем, а уж
только потом опускал переправу и разрешал проехать.
Когда в строгости жили, говорят, и деревня копилась,
117
может, па страхе держалась, кто знает. Но потом исчез
ли старики — которые померли, которые ушли в пус
тынь, отрешившись с г м ира,— и так стала рушиться
деревня, и за двести лет истаяла она. Потом завелся
здесь скит, и монашенки тропою через плоское болото
тайком ночами бегали к мужикам на семужьи тони и
баловались грешком. Куда от мира денешься?
Есть хотелось, пошел Коля База к огнищу на даль