Дальше в тетради был пропуск, оставлен лист чи­

стой бумаги, даже в то трудное время не пожалел стра­

нички, с обратной стороны ее теми же завитушками

прописано: «Моя жизнь» (поэма)». Сверху на страни­

це дырка, когда писал усердно, сронил с пера кляксу,

как сегодня помнится,— такая вот мелочевка, а застря­

ла в голове: тогда чернила долго тер слюнявым паль­

цем и зачищал хлебным мякишем.

74

«Может, нынче послать куда?— подумал внезапно,

внимательно разглядывая тетрадь с сальными пятна­

ми на покрышке.— Неразлучная спутница моя. Может,

в музей под стекло, пусть молодое поколение знает, как

жили мы, пылали душой.— Но тут же суеверно отказал­

ся от этой мысли:— Жизнь не дожита, еще что-то бу­

дет, пока жив — пускай со мной ездит, места много не

отнимет и руку от тяжести не вырвет».

Иван Павлович снова вернулся к поэме, она была

написана карандашом, слова потускнели и кое-где стер­

лись, но начальные строки выведены особенно стара­

тельно сажными чернилами: «Я родился в Вазицы де­

ревни, у самого Белого моря. Отец мой умер от холеры,

мать батрачит по найму...» Заметил ошибку, смутился:

«Надо будет кой-где поправить, и, вообще, давненько

я что-то не брался за перо — все некогда, все некогда...

«Я поехал на зверобойку и нажил там килу. Меня вы­

везли на койку и, подлечив, поставили на читальню-

избу...»

Помнится, век не забыть, как на выволочном про­

мысле настиг шторм. Уже зверя набили полные лодки,

пора вытягиваться на берег, и тут как навалился ветер-

полуночник с восточного края. Мужики сразу: «Спа­

саться надо, мы не дураки, чтобы за полкило рыбы по­

дыхать». И то сказать, в тридцатом и тридцать первом

годах голодуха была и на каждого едока на промысле

кидали кормовых на день полкило рыбы. Уж стали шку­

ры тюленьи вываливать на лед, а Ванька Тяпуев бегает

кругом, за руки хватает: «Не позволю, подлости не

потерплю. Мужики, вы что, мужики, добро народное

губить! Сволочи, прав не имеете таких». Сам неуклю­

жий, ушастый, впрягся в переднюю лямку, до багровых

жгутов напряглись на лице вены, готовые лопнуть.

А ветер уж закрутил, понес снежную крупу. Бригадир

к Ваньке, стал его из лямки дергать, тот кусаться на­

чал, вопит: «Шкурники, кулачье!». Устыдился бригадир,

смущенный и уязвленный Ванькиным упорством, крик­

нул артельщикам: «Попробуем, мужики, чем бог не шу­

тит!» Дернули лодки с остатками промысла за ближние

несяки — наносные ледяные горы, осевшие на отмели,

отсюда уж никакая природная сила недостанет. Отды­

шались, едва поверив в спасение, сразу вспомнилось,

что два года назад в этих же местах погинули артель­

75

щики Мишки Креня, только двое и спаслись тогда... А

Вапьша Тяпуев сидел в стороне, посеревший с лица,

пусто глядел в снежную колготшо и слушал нетерпи­

мую боль в пояснице и пахах...

«Пожалуй, насчет килы неудобно, мало ли у кого

чего болит»,— подумал Иван Павлович, перечитывая

строки из поэмы и наново припоминая тот суматошный

и гибельный день. И действительно привязалась после

того хворь, шагу было не ступить, и в армию отставка,

а девки на посиделках: «Ой-ой, слышь-ко: у Ваньки Тя-

пуева кила, его через то и в армию не забирают».

Дальше в поэме несколько страниц совсем потускне­

ли, карандаш поистерся и выцвел. Подумал: надо было

раньше хватиться и обвести чернилами. Разобрал лишь:

«Только радио пришло в село, стало бабам-девкам

житье весело!»

Смех один, если вспомнить, как мужиков облукавил

в тот раз. Повесил в избе-читальне черный блин — ре­

продуктор, и когда вся Вазица собралась, объявил:

«Сегодня исторический в нашей жизни день, о котором

вы будете докладывать потомкам. Москва сейчас го­

ворить будет». Слушали, крестились мужики, но не по­

верили: «Это вовсе и не радиво, а ты граммофонну

пластинку куда-то упрятал».

Услыхал Ваня Тяпуев о затмении луны, принес в

избу-читальню часы и объяснил мужикам, что нынче бу­

дет затмение и Москва об этом передаст. И только Мо­

сква объявила, а луна прятаться стала, он мужикам на

часы ткнул: «Разве граммофонная пластинка на часы

глядеть может?» И поверила деревня, стали с тех пор

говорить люди про Ваню: «Шибко грамотный парень.

Хитрого обхитрит».

Поэма была длинная, на тридцати страницах, Иван

Павлович пролистнул ее. Ноги отерпли — отсидел на

полу,— перешел на кровать, мягко утонул в перине и

уже с нежностью и грустью в сердце перекидывал ли­

сты, как бы жизнь свою переживал заново.

Дни за днями, год за годом все идет своим путем.

Рыбаки свои путины тоже гонят чередом.

Все путины по порядку: лето, осень и зима.

А о Канине вспомянешь, просто хоть сходи с ума...

«...Да, бывало, на Канин-то пешком. Мы-то, парни

да мужики, еще ничего, перетерпим, а девушки-то не

70

слезами — кровью обливались: пятьсот километров на­

до до наважьего промысла идти. Дороги пет — тундра;

под кустиком пади, но спать не спи, корчужкой оста­

нешься. Л до реки, до места дойдешь, избушка будто

берлога: каменку затопят, лежишь вповалку, голову не

поднимешь, чтобы не задохнуться от дыма.

А нынче что: на вертолетиках кинут, живешь на пу­

тине, как дома — простыни, одеяла ватные, наволочки,

изба теплая, кровати никелированные... Нет, это бы по-

другому надо сказать. К примеру, так: «А о Канине

вспомянешь, просто радует душа».

Стало замирать у меня нынче это хозяйство, а в

смысле стихов была такая у меня башка хорошая. З а ­

хочу— стихотворение или два сразу сочиню, быстрень­

ко набросаю между делом, мог бы, наверное, хорошую

плату получать. А нынче и двух слов не связать, ста­

реть, что ли, стал?»

Иван Павлович вздохнул, осел в перины, устало за­

крыл глаза. Было душно, просто нечем дышать, знать,

где-то вызревала гроза, и тревожное молчание жило

кругом, даже слышно было, как в горнице отбивали хо­

дики, и каждый удар походил на щелчок собственного

сердца... «Спешить надо, спешить: рано меня списали

в расход, я еще покажу, чего стоит Иван Павлович Тя­

пуев».— Втянул нижнюю губу и зачмокал в задумчиво­

сти. Снова отчего-то вспомнилось запрокинутое лицо

Мартына Петенбурга, полные синего мрака провалы

глазниц, культяпки, обернутые коричневой кожей, при­

мотанные ремнями к тележке, и новое удовольствие от

этого видения родилось в сердце и смыло усталость.

Погладил обтерханную тетрадь, заново открыл наугад

и невольно смутился, прочитав: «Мартын Селиверстов,

уличное прозвище Петенбург, двадцать два года, пред­

седатель рыбартели «Красный полюс». Надо прощупать

его классовое нутро. Вредительски отзывался о массах.

Я спросил его, сколько овец в частном пользовании. Он

ответил: «Овец нет, остались одни бараны». Интересно,

на что он намекает?».

«Пожалуй, эти записи тоже убрать надо, мало ли

кто не так прочитает. Всякие люди есть, да и время

нынче не то». И чтобы отвлечься от раздумий, не изме­

няя своей давней привычке, но уже шариковой ручкой

сделал Тяпуев пометку для истории: «Встретил Марты­

77

на Селиверстова, уличное прозвище Петенбург. Ста­