пуста, как школьный коридор во время летних каникул,

только легкий ветер полдник дул наискосок, мягко

обвеивая щеку и задирая колечки волос на остренький

независимый носик, и никто не встретился Гальке до

самого низа деревни, кроме сопливой пацанвы. А на ок­

раине девчонка понуро постояла, обвисая худеньким те­

лом и внезапно почувствовав свою некрасивость, и, по­

давляя приступившие слезы, пошла обратно домой,

устало подволакивая ноги в тяжелых, на солдатскую

колодку кроенных, но модных ныне туфлях.

— Собираю манатки и еду. Тут от тоски подох­

нешь,— сразу объявила она матери, однако боязливо

пряча глаза в сторону и мельком подмечая, нет ли ря­

дом отца: он-то не поглядит, что дочь на выданьи, еще

может и платье заголить и трепки хорошей дать.

— Ты что, Галина, иль не по душе наше житье? Бы­

стро же отвыкла в городе. Училище-то кончишь, в та­

кую же деревню пошлют, а то и хуже,— одернула

Анисья дочь, шмыгнула остреньким носиком, и скула­

стое, зырянского покроя лицо ее сморщилось, стало

совсем старым и некрасивым.— Отца-то хоть бы пожа­

лела, коли меня не любишь. Так ли ждал тебя, так ли

ждал, а ты в дом, да сразу и прочь.

— Не уговаривай. Посмотрела на вас и хватит, —

отрезала Галька, капризно поджимая губы и приникая

к окну: в его проеме лежала одинокая улица, присы­

панная свежей песчаной пылью, а внизу ее, словно бы

штора из клеенки, висело сизое марево, порой колыха­

лось оно и выстреливало клубами тумана. От этой оди­

нокости девчонке стало еще хуже, и она готова была

прослезиться, до печали жалея себя.— Как на острове

диком. И всю жизнь так,— невольно добавила она

вполголоса, не думая, что мать расслышит ее слова, и

сразу заведется со своей говорильней.

68

— А мы тут всю жизнь, да. А мы всю жизнь,— сра­

зу монотонно подхватилась к дочерним словам Ани­

сья.— И никакой тоски, господи. Да какое веселье еще

для жизни нужно? За работу бы какую взялась, вот и

веселье. Хоть бы матери чем помогла. Вбила себе в го­

лову. Ту-ту-ту... Ей бы только вылетывать да ногами

взлягивать, а к рукам ничего не ульнет. Как замуж-то

пойдешь? Ведь ничего не можешь. Муж-от сразу в шеи

вытолкает, скажет, не нужна мне такая растутыра. От­

того нынче долго и жить не могут: сойдутся, неделю

поживут, сладкое разлижут да и разлетятся.

— Мама, замолчи же, наконец...

— А чего я такого сказала? Растутыра и есть. Ни

зашить, ни обеда сварить, ни обласкать вовремя. Боль­

но грамотны пошли, много грамоты дадено, только жить

не умеете. А мы-то, дуры, убивались, нам не до грамо­

ты было.— Анисья всхлипнула, утираясь передником,

села в красный угол, косо подглядывая за дочерью ро­

зовыми от слез глазами.

— Ну что ты, мама,— стронулось у Гальки сердце,

по-бабьи покатилось к горлу, и вся настырность на

время притухла. Прижалась к матери, к ее простоволо­

сой голове, сразу согрелась, услышала, как чья-то сле­

за, то ли своя, то ли материнская, щекотно скатилась

по щеке.

— Ты-то уж того не переживешь, чего я пережила.

И не приведи господь такого хлебнуть. Муж-от первый,

Клавдеюшко, отец Германа, да Симы, да Владимира,

на войну-то пошел, да... Забрали Клавдеюшку на вой­

ну, Герману-то третий месяц пошел. Он меня вычукал,

до девяти лет сосал, такой молочный был. У титьки вы­

рос, вот и мордастенький. А кормить троих чем ли надо.

И на ледоколе не уйдешь — грудной тормошит, надолго

не кинешь. А тут назначили на Кеды на кустарный про­

мысел семь человек и меня средь их. Пробежали мы в

море, на живой лед кинулись, только трещит кругом.

Нас пятеро побежало: две женщины, два мужика, да

мальчонка-недоросток. Один в малице, другой в шубе,

а мы, жеиочонки-колотухи, в фуфаечках.— Анисья

опять всхлипнула, не в силах удержать слезу, и сразу

рассмеялась:— Ой-ой, совсем уплыла.— Нервно прижа­

лась к дочери, обласкивая девчоночью худобу: ведь

поздняя девка, нежданная, и оттого вдвойне родная,

69

— Вот как вспомню, так и заплачу, зареву-зареву.

А потом и смеюсь, как дура. Уж какой раз вспомню, а

все плачу.

— А ты не вспоминай,— робко посоветовала Галька,

с жалостью вглядываясь в материно лицо и открывая

неожиданно для себя, как постарела мать. Всё вроде

бы щеки были тугие, как репа, а тут одрябли, посуну­

лись к носу, вот что значит зубы вовсе растерять.

— Ну как не вспомнить, такое-то пережили. На па­

шу молодость все пало... Да, побежали мы за тюленем,

а я впервой на море, еще ничего не знаю. А вода идет

но часам и, пока прибылая, к берегу лед пехает. За это

время надо и в море сбегать, и зверя найти да убить, и

успеть на берег его достать, а иначе лед на отливе пой­

дет в унос от горы и утянет в море. Мало ли наших

мужиков так погибало. Уйдут за зверем да чуть замеш­

кают, а обратно уж и не дождутся их... Вот мы в угаре

гаком и опоздали уйти со льда, да и ветер, как назло,

подул с горы о ту пору. Вот нас и понесло в открытое

море. И берег виден, люди чернеют там, а мы уж ниче­

го поделать не можем. Спрятались на льдине в затулье,

а меня слезы одолили. Сашка-бригадир утешает: «Не

плачь, вода куда ли принесет». А мне детишек своих

жалко, а ну как осиротеют... Долго ли коротко колеем

в море, вдруг видим лодку. Шла она с кладью от К а­

нина и только случайно на нас наткнулась, а то бы по­

мирать нам с голоду и от стужи...

А когда унести нас, перед тем я во снях видела

столько ягоды сихи, и будто собирала ягоды и черный

плат с головы утеряла. И сказала свекру: «Такой

страшный сон видела, наверно, окупаюсь». И как сон в

руку положило. Домой-то прибрела, тюленя приволокла,

детей-то кормить надо. А свекор со свекровью на меня

не глядят, у старухи глаза вытекли. У меня сердце и

упало. Ой, говорю, не томите, ради бога, не с Клавди­

ем ли что случилось. А они мне и подают похоронку.

Ой-ой... Не выпивал, не куривал, такой спокойный был,

а на войну угодил, да там и остался...

Мне пятнадцать годков было, как Мартына-то за­

брали. Клавдий сказывал, говорит, с кузни иду, а Мар­

тын Конович навстречу палея, ведут его на судно.

Только шапку снял да и поклонился. Думали, насов­

сем увезли, положит косточки во чужой земле, а он

70

вдруг в орденах ворочается, порато раненый, правда,

но на своих ногах. А потом, как заболел, как заболел,

я все ему выпевала: «Мартынушко, не напрягайся, слу­

чится с тобой какое ли худо». А он все смеется, усы-то

котовьи пушит: «Хуже, что было, уж не случится». Мы

тогда как-то живо сошлись с ним, мне-то притулье за

ним, радости-то было, осподи, с троима ребятишками

взял. Своего парня хотел, да все не получалось как-то.

Потом уж ты, Галюшка, родилась, господь подсобил,

вот какое дело... Болтуха, да? Мати твоя, как начнет

болтать, так не остановишь.

— Нет, нет, что ты, мамушка...

— А я Мартына Коновича и до того знавала, да раз­

ве могла подумать, что в женах за ним побываю. Мне

тринадцать годочков было; прибежит, бывало, развита

голова, его так и звали промеж собой — «развита го­

лова», уж все-то знал. Прибежит, у печки на корточки

притулится, такая уж привычка была, матерь мою на