бург чуть загодя его увидел, то отвернул бы в соседний
переулок и задами уволокся как-нибудь на свою поветь.
Но тут, занятый своими мыслями, катился Мартын по
мосткам, машинально объезжая щели, и спохватился,
только когда увидел перед самым носом ноги в светло
64
серых штанинах и коричневых сандалетах, ноги, кото
рые суетливо пытались обойти стороной калеку, но от
ступить прочь с мостков, видно, не хватало решимости,
а может, их владельцу мешала гордость, и потому они
замялись и застыли, раскинув носки сандалет и чуть
скособочившись на задники. Петенбург поднял лицо и
в седом благообразном человеке едва признал Ивана
Павловича, хотя мысленно подумал сразу, что это он,
городской и новый в этих местах человек.
— Извиняйте,— отрубил коротко Мартын, намере
ваясь толкаться костыльками дальше. Но Иван Павло
вич уже оправился от смущения, пронизывающие глаза
его наполнились тем превосходством, которое обнару
живает в себе порой человек здоровый и при полных
телесных достоинствах, когда встречает того, кто не
имел этих достоинств от рождения или растерял на
длинном жизненном пути.
Иван Павлович свою мягкую интеллигентную ладонь
опустил неожиданно на плечо Мартына Петенбурга: ны
не это было ему весьма удобно, и даже забылось сразу,
что во времена давние был Петенбург «верстой ходя
чей», а Ваня Тяпуев едва доставал ему до плеча; те
перь Иван Павлович оформился телом и даже стал
выглядеть человеком роста почти среднего, да и М ар
тын укоротился вдвое и едва доставал до груди бывше
му милиционеру. Иван Павлович прочувствовал свое
нынешнее состояние, а потому как он еще ни разу не
видел Петенбурга ополовиненным, то и невольно услы
хал в себе спокойную жалость, которая и заглушила в
нем давнюю ревностную ущемленность. Они встрети
лись однажды сразу же после войны; иль только что
прошедшая война была тому причиной, иль полный ико
ностас орденов, но только Тяпуев, глядя на ордена Пе
тенбурга и перебирая их откровенно-завистливым взгля
дом, объяснился настолько честно, насколько позволяла
его изворотливая натура: «Я был молод и дитя в ту
пору...»
— Мартын Конович, вы ли это? — откровенно уди
вился Иван Павлович и плотно сжал ладонью костлявое
плечо старика. Мартын сразу всполошился в душе, не
ожидая такого быстрого признания, сам-то он был го
тов миновать Тяпуева неузнанным и ехать по мосткам
дальше, но это приветствие смутило Петенбурга, и он
3
З ол отое д но
65
растерялся, как теряется душевно открытый человек.
Все так же молча, с полуоткрытым ртом вглядывался
Петенбург в Ваню Соска и, рассмотрев его усталое
лицо с рытыми морщинами у рта, подумал с внезап
ной радостью, что и этого жестокого человека коснулись
годы. Вот и он тоже стар, и глаза в частой сетке мор
щин выглядят промытыми речными камешками, в ко
торых до резкости видна каждая прожилка; они еще
ясны, эти глаза, но уже в прозелени век, глянцевитости
щек и дряблости шеи проглядывает неизбежная смерть.
Этот человек тоже скоро умрет, так стоит ли убивать
ся по нем, мучить себя, держать на него душу — быть
может, жизнь прокатилась и по нему, и он сам нынче
травит себя воспоминаниями?..
— Мартын Конович, как же это, а? Мартын Коно-
вич...— и он снова потрепал Петенбурга по плечу.—
Судьба, такое вот дело. Ну здравствуй, что ли, злой
человек. Небось, прежнее зло на меня таишь?
— Брось, брось, с чего взял?— глухо возразил Пе
тенбург, ненавидя себя за эту лживую увертливость, по
и прежнего гнева и презрения он не мог пробудить в
себе, и оттого терялся и не знал, как поступить и что
сказать.— П адла ты был вертучая. Д ак то ране, а тепе
решнего Ваню Соска я не знаю.
Иван Павлович проглотил ругательные слова, сде
лал вид, будто не расслышал их.
— Кто не ошибался тогда? Поболе моего ошиба
лись. А я от имени народа исполнял. Ты слышь, от име
ни народа. Время-то какое было, время-то какое!— ж а
лобно воскликнул Тяпуев, неожиданно теряя постоян
ную холодность и волнуясь душой, потому что вдруг так
захотелось, чтобы его уважительно и без долгих объ
яснений поняли.
— А ты за себя ответь,— буркнул Петенбург, не от
рывая взгляда от выцветших расхлябанных мостков.
— А я душою не покривил. Ты сам знаешь, я подло
сти не терплю. Хлеба крохи за жизнь изо рта чужого
не вырвал. Ведь сколько лет над областью по торговле
стоял. Уж, кажется, все в руках, все при себе было...
— Чего ты вдруг рассыпался?— перебил его М ар
тын, но Иван Павлович, нервно возбужденный, не
слыхал посторонних слов.
— Забыть пора, ты знаешь, пора забыть. Я так всем
66
и говорю: пора забыть. Золотое дно — наша земля, зо
лотое дно. Чего только и нет в ней. Жить бы да
жить,— торопливо, будто побаиваясь, что перебьют
снова, частил Тяпуев, становясь прежним Ваней Со
ском. И Мартын, рассмотрев в постаревшем человеке
прежнего Ваньшу, почему-то успокоился.
— Ну дак здорово тогда. Забористо ты говоришь.
А привычку все не оставил, губу-то, глянь, как высосал.
Большой ведь. — Мартын протянул жесткую, как дрес
ва, ладонь и, здороваясь, поймал мягкие, ускользающие
пальцы Ивана Павловича, сжал их посильнее, стано
вясь на время молодым Петенбургом, а вглядевшись в
пронзительно неприятные, прежние глаза, которые не
старели с годами, он с тайной усмешкой отыскал в них
наплывающую боль. Мартын жал податливую ладонь,
как выжимают белье — навыверт, но Иван Павлович
крепился, улыбаясь и тая в себе заново вспыхнувшую
ненависть, и только глаза его тускнели и сами собой
мутились от боли, становясь обыкновенными старчески
ми глазами.— Ну дак здорово, коли не шутишь,— сно
ва повторил Петенбург и потянул, озорничая, выжатую
ладонь на себя, и Ваня Сосок покоренно поклонился в
пояс гордому старику.
— Вот так-то,— по-детски удовлетворенно сказал
Мартын Петенбург и, не зная, что еще добавить, замеш
кался, заерзал на мостках вместе с тележкой, а Иван
Павлович тряс раздавленной ладонью, сдерживая в се
бе нетерпимый гнев и улыбаясь прежней улыбкой, вер
нее жалкой тенью ее.— Ну дак прощай,— буркнул без
ногий, устыдясь своей ребячьей выходки, но и доволь
ный ею: этой причиненной малой болью он как бы про
щал давнего недруга.
Петенбург покатил по мосткам, равномерно толка
ясь костыльками, и седая голова его с упрямой копной
волос бычилась над приподнятыми костистыми плечами.
— Ну и зараза же!— запоздало выругался Тяпу
ев.— Живут же такие на свете.
Он плюнул вдогонку Петенбургу и, мысленно мате
рясь, пошел прочь.
3*
67
8
Галька Селиверстова летела по деревне легкая, как
одуванчик, в цветастом легкомысленном платьишке с
клеенчатым поясом в добрую мужскую ладонь шириной,
кольчатые рыжие волосики обсыпали скуластое личико,
глаза распахнуты, полны неясным величием и готовы
прострелить встречного, прободать насквозь, если попа
дется он и ие уступит дорогу. Но пуста была Вазица,