Видно, спор был давний и загорался не раз.
— Солить, что ли, деньги те. А деревня краше ста
ла? Иль производство какое выросло? — глухо, как бы
самого себя вразумляя, упрямо не отступался Петен
бург. — Ну да правда, чего тут, — вдруг спохватился
он, словно бы пугаясь, что сказал лишнее и непонятное
для постороннего слуха. — Противу прежнего мы пора-
то хорошо жить стали. Белого хлеба не хотим нынче.
Скоро в избы запрячемся, как в большом городе, и —
ку-ку...
— Ты все сразу хочешь: и телегу, и лошадь...
— Сегодня дела сдавать иль до завтра погодишь?
До последнего дня, поди, доотдыхаться хочешь.
Но Федор Степанович не принял всерьез разговора,
опять коротко хихикнул,пряча пепельные глазки в раз-
бежистые густые морщины.
— Слушай, Мартын, а тебе и не угадать, кого я
нынче видел. Оказывается, Иван Павлович в деревне
гостится. Важный такой.
— Какой Иван Павлович? — еще не остыв от раз
говора, машинально переспросил Петенбург.
G1
— А корешок-то твой, неуж забыл? Вы ведь дру
жили, не разлей вода были. До сих пор вся деревня
вспоминает, — с умыслом иль нет, но задел бухгалтер
Мартына. — Важный такой: фу ты ну ты — крендель
гнутый. Прежнего-то Ваню Соска и не признаешь. Идет,
бывало, по деревне, когда еще в милиционерах служил,
винтовка по земле волочится; малой ведь был, но энер-
гичнный, куда там. Здорово он тебя тогда подъел, а?
Он на все голова был, ба-альшой голова. Помню, как
свечку тайно в церкви зажег. Бабы все сбежались: ой
да ой, крестное знамение, на антихриста треклятого бог
посылает гнев свой. Церковь открыли, а перед алтарем
свеща горит. Все на колена и пали, молятся, а Ваня-то
и выходит в простынке белой на плечах. Из-за алтаря
выходит и давай речугу толкать.
— Мне мати рассказывала, — поддакнула Аня, до
этого молчавшая и всеми забытая, — говорит, вострый
был, характерный такой. Церкву-то ломали, дак первым
пример показал. Да еще учитель был — Лагутин такой...
Говорит, иконы-то сорвут, да под задницу, и с горки
ледяной катаются. Они тогда во главе деревни и шли
да еще Мартын Конович с има, да? — по-девчоночьи
спросила она у Петенбурга и вытаращила наивно пест
рые глаза.
— А стихи-то как складывал. Он здорово тебя то
гда поддел: «Как у вазицкой артели в голове много за
теи. Они бьются без пути, на судне некому идти...» —
Федор Степанович мелко засмеялся, словно икал.—
Длинное такое, бывало, как начнет мать читать — ус-
меешься. Старухе за восемьдесят, а все в памяти. Вот
какая твердая память бывает... Ты скажи, Мартын Ко
нович, за что же он тогда взъелся на тебя... Вы, Петен-
бурги, на язык тоже хороши были, что Парамон, покой
ничек, что ты.
В бухгалтерии все настороженно замолчали, даже
Витя-экономист перестал крутить арифмометр и насто
рожился, а Петенбург смущенно закашлялся, заерзал
на подставочке и, накренясь вперед, в подстолье, стал
разминать ладонями стонущие култышки. Ему бы ра
зозлиться на Федора Степановича и оборвать этот
разговор — он понимал, что не с добра начал воспоми
нания бухгалтер, — но то ли Аня со своей наивной от
крытостью была причиной, или разбуженная память,
62
только Мартын не вспылил, и хмурость растворилась в
душе, не успев разлиться. И безногий старик ухмыль
нулся, расправляя кончики усов.
— Он ведь попрыгун был, все с налету хотел взять.
Не позже, как завтра, мировая революция, и все тут,-
Ну я на него и сочинил при всех в сельсовете — тогда
такое увлечение было складывать про все. Первые-то
строчки, как ныне помнится, были таковы: «Сельсовет
есть орган власти пролетарской на селе, но у нас де
ла иначе. И по чьей это вине? Здесь дорога не вешона,
там не выкопан косик, с кулака налог не взыскан, на
кого вину взвалить?» Ну и дальше таким манером. Дол
гий стих-то был. Ему и не занравилось, что при всех
прочитал: мол, подрыв Советской власти. А при случае
и капнул, куда след.
— А с флагом-то все правда, значит?— неискренне
переспросил бухгалтер.
— А пошто нет-то. Правда, значит. Висит, весь вы
горел, как тряпица худая. Я и снял, положил к Ване
на стол, мол, не гоже такой флаг над сельсоветом дер
жать, Советскую власть позорить... А он и воспринял
по-худому.
Мартын вдруг умолк, поскучнел, брови поникли на
морщинистом лице, и седые кошачьи усы увяли. Он за
ерзал на подставке, крытой солдатским сукном, и ска
зал глухо:
— Я, пожалуй, на сегодня уйду.— Опираясь сильны
ми ладонями о столешню, легко спустился на пол,
сразу очутившись где-то в подстолье, и, глухо откашли
ваясь, покатил к дверям. У порога остановился, про
щально взмахнул костыльком, словно на смерть уходил,
и у всех при взгляде на короткое безногое тело что-то
мучительно стронулось в сердце, и каждый подумал на
себя, не он ли чем обидел Мартына Петенбурга.
Бухгалтер надел черные сатиновые нарукавники и
начал выкладывать из ящиков папки, обрастая и исче
зая за ними. Аня неотрывно глядела в окно на Марты
на Петенбурга, который отсюда казался квадратным и
сплющенным; он перебирался через рытвины, опираясь
на костыльки и подволакивая грузное тело вместе с
тележкой. Солнечные лучи падали косо вниз, и четыре
подшипника, заменившие ноги, резко отсвечивали и
казались зеркальными.
63
— Мне его все жалко почему-то. С ним бы я, по
жалуй, ужилась,— вдруг сказала Аня, но все промол
чали, только экономист Витя оторвал от бумаг голову
и удивленно заморгал белыми ресницами.— Мне ма
мушка сказывала, какой он добрый был. Как в море
рыбакам уходить-, так свои бродни отдаст, босиком в
воду заходит, сам карбас отталкивает. Чудак он был,—
говорила она о Мартыне Петенбурге, как о мертвом.—
Раз за сеном поехали по реке в верховья. Он хоть и
председатель, а со веема за веревку тянул, бурлачил.
Только однажды в конце пути пропал, его не сразу и
хватились. А там мыски долгие, река-то крутит очень,
а если напрямик, посуху, то совсем рядом. К избушке
подходят, видят: костер дымит, у огня какая-то баба.
По одеже-то признали сразу, будто Натаха Качегова,
но она же и в упряжи в лямке стоит. Андели, как испу
гались, думали, блазнит, черт пугает; подошли ближе —
так со смеху и повалились, где стояли. Осподи, так это
Мартын, председатель! Из клади Натахино платье тай
ком уволок, переоделся и вроде бабы всех встречает.
У него уж и варя готова, только садись да ешь. Веселья
тут было... Они ведь все, Петенбурги, первые на де
ревне щеканы-говоруны. Тот же Мартын было подсме
ялся над Тяпуевым. Шел по деревне, видит: под забо
ром, значит, валяется распьянцовская душа Сима Кап-
шаков — тот и не просыхал никогда, там и спал, где
сон застигнет. Видно, кто-то для смеху жердиной сверху
пригрузил, чтобы ветром Симу не сдуло иль не насту
пил кто. Ну Мартын зашел в сельсовет и говорит Вапе
Тяпуеву: «Ваня, чего у тебя нищета под гнетом лежит?»
Все, кто был там, со смеху пали... За свой язык и от
страдал, наверное, Мартын Конович. Уж больно пря
мой был. А прямых завсе ломают.
7
Они столкнулись нос к носу; если бы Мартын Петен