чером написал в краевую газету:
«Товарищи, я извещал еще в тот момент, когда Ми-
шуков был председателем товарищества «Тюлень», что
он из той, явно кулацкой прослойки, как отец его зани
мался торгашеством, и на той почве происходит у
т. Мишукова перегиб. Ныне он заступил на место погиб
шего от кулацкой руки т. Селиверстова и, как предсе
датель сельсовета, по-прежнему гнет свою линию. Он
покрывает кулацких агентов, советует их подтягивать
до себя и полагаться на них в своей работе, что мне,
комсомольцу и милиционеру, выходцу из беднейших
слоев крестьянства, кажется двурушием и замаскиро-
ванностью истинного своего намерения...»
На следующий день разыскал на пашне Гришку Та-
ранина и посоветовал написать покаянную заметку в
уездную печать.
... И вот «крестник» сидел сейчас напротив, весь
благодушный и отмякший от стопки, хитро затаивший
голубенькие глазки под лохматое опушье бровей. Порой
румянощекий старик вскидывал на лоб брови, и по
трезвому холодноватому прищуру, по той цепкости за
таенного взгляда, с какой он упирался в гостя, было
видно, что хозяин настороже.
— Значит, больше не ходок в леса, да? А я полагал,
что ты меня по старой памяти сводишь в Кельи, —
внутренне усмехнувшись, сказал Иван Павлович.
— Отчего не сводить, уж кого-кого, а... — торопливо
отозвался хозяин, понимая просьбу, как некую недоро
гую плату за давнюю неоценимую услугу. — Вас-то. со
всей душой. Вы только крикните Гришу, а он уж тут
весь. Рыбки добудем, сеточки кинем, может, что и такое
ульнет, — с намеком кивнул на тарелку с семгой. — Там
порой такие бухают. Ой-ой! — раскинул руки на весь
отмах и ребром ладони побрякал по столетие. — Та
кие чураки дуриком ульнут — одно веселье душе, золо
тое дно.
— Люди болтают, мне помнится, будто в Кельях зо
лото зарыто, да? — внешне равнодушно, но с тайным
45
трепетом в душе коснулся Иван Павлович запретной
темы. — Или это, так сказать, человеческий ход мечта
ний и иллюзий?
Но Гриша Таранин в этом вопросе не уловил ничего
таинственного иль запретного, и потому в душе не ро
дился робкий интерес и не вспыхнул, чуть погодя, тре
вожный азарт.
— Ну почему... Колодец, небось, помнишь? Так и
стоит, все будто новый. Глянешь туда, послушаешь, а
оттуда колокольный звон. В бога не верую, тридцать
лет в море ходил, два раза смертельную рубаху наде
вал, но там — колдовское место. Там ведь богатые ста
роверы жили.
— Значит, сводишь? — поставил в разговоре точку
Иван Павлович и поднялся.
— Когда пожелаете... Вы уже пошли? Куда так ско
ро, уж ничего и не поели, не выпили, — захлопотала
баба Поля.
— Затруднил, затруднил вас, да.
Иван Павлович вышел, хозяева проводили его по
мосткам, Гриша Таранин забежал вперед и открыл ка
литку. Привалившись к изгороди, старики согласно и
долго глядели в спину гостя: как уходил он, твердо ста
вя ноги и колыхая опущенными бедрами.
— Уж никто на деревне про Ваню Соска доброго
слова не скажет, как ты ни лей на него меду, — вдруг
сказала старуха и длинно, жалеючи кого-то, вздохну
ла. — Прости ты, господи, на хитрости хотел прожить.
Своенравный был человек. На вышины возмечтал чис
литься. Порато возмечтал.
5
Ночь была тихой и прозрачной, она походила на ма
товое зеркало, чуть присыпанное серебристой пылью, и
оттого странно чудилось, что стоит только напрячь во
ображение — и можно вглядеться в это зеркало и запе
чатлеться в нем надолго. Издали все казалось прекрас
ным и четким, как тонко исполненная акварель: и чер
ный карбасок, похожий на большую рыбу, оставленную
приливом, и стенка тайника, еще пустая, не забитая
прозрачной капроновой сетью, и длинный волнистый
46
берег, чуть окрашенный сиреневым дымком, — и дума
лось, что за самым последним лбом уже край земли,
уже ничто.
Одевались быстро, но с какой-то опасливой осторож
ностью, словно шли на смертное дело, а может, ночь
накладывала свой отпечаток, потому как все было ти
хим кругом и каждый новый звук казался долгим и
чужим. Оранжевые робы скрипели, от них пахло рези
ной, они были новыми, эти куртки с капюшонами и
штаны-буксы, и даже не потрескались на сгибах. Толь
ко Коля База пренебрег этим одеянием, оставив его в
сенцах на гвоздике, и роба висела на стене, похожая на
тень человека. Он натянул на себя обтерханный черный
свитер, надел прямо на голое смуглое тело, и овсяного
цвета волосы на черном вороте казались еще бледнее;
носатое лицо напряглось, и в длинном разрезе губ легли
нетерпение и преждевременная усталость.
Скучая и ожидая товарищей, он вышел на кромку
берега и, сторонне оглядев море и тонкий извив берега,
почему-то вздохнул. В душе что-то саднило и раздра
жало, может, мешала недоговоренность с Зинкой, и в
памяти то и дело всплывало ее маленькое матовое лицо.
Ночная охладевшая тундра пахла пряно и сладко,
будто полили ее дурманным сиропом; днем вся розовая
от нежной клюквенной завязи и белая от дикого пуха,
она была сейчас туманно серой и безликой, утонувшей
в мгновенных сумерках; только ныла тундра на неуми
рающем выдохе, словно в огромном баяне запала самая
нижняя клавиша. Было безветрие, и чудилось, что меж
болотом и морем стояла прозрачная непроницаемая сте
на, сквозь которую мог просочиться лишь редкий на
стырный комар, да и тот устало садился на шею и не
жалил, словно боясь тишины. Коля База посвистел,
освобождаясь от навязчивой тоски, и его свист вплел
ся в комариный гул и стал неразличим.
Тут появились Герман Селиверстов и Сашка Тара
нин и отправились берегом, оставляя на отливе рубча
тые влажные следы. Говорить не хотелось, словно бы
берегли про запас силы, ведь сейчас до утренней зари,
пока не оживет вода, придется качаться в море. Изред
ка они пинали обветренных высохших крабов, похожих
на обглоданные скелеты птиц с жадно разинутыми клю
вами.
47
В карбас погрузили длинноногую скамейку и сетча
тый тайник, предварительно осмотрев его, потом подло
жили под белесое днище широкоскулой посудины катки
и со скрипом и придыхом потянули в дальнюю отмелую
воду. Герман сел на переднюю скамейку — уножье, по
хожий на идола: задубевшее крупное лицо его казалось
вырезанным из вяленой березы. Маленькие глазки по
темнели, налились суровостью, а ладони, словно бы
примеряясь, мяли сетное полотно и упругую, как верес
ковый корень, просоленную тетиву. Сашка Таранин си
дел на веслах, круто выгибая узкую длинную спину,
Герман изредка командовал, и тогда Сашка вскидывал
на него громадные глаза и согласно кивал. Коля База
торчал на куче сетей, нахохленный и посеревший; в мыс
лях он все еще объяснялся с Зинкой. Тихо было в ми
ре, и только непрозрачная вода белым бельмом вздыма
лась и хлопалась о днище; море было кругом, оно стоя
ло выше головы, и впереди не было различимой грани,
называемой горизонтом.
...Сперва подъехали к изначальному кутовому колу,
который стоял на якоре еще с весны и держал на своей
узкой спине весь тайник; потом проверили стенку, она