всё... А Мишка-то Вараксин идет,— мимо глядит, будто
не узнал, да. А я его хо-ро-шо узнал.
— Забыть все не может, как вы его с паперти в
тридцатом тол.конули. С того раза, сказывает, голова и
болит,— неожиданно напомнил Гриша, словно хотел
уязвить гостя.
— Забыть,забыть!— раздражаясь,прикрикнул
гость.
Он не любил, когда его перебивали, и, осердясь,
даже слишком шумно, как, бывало, у себя в кабинете,
придавил столешню кулаком, да так, что сгакашки по
валились, благо были пустые.
41
— А как у матушки могилка? Навестили могилку?—
вмешалась в разговор баба Поля.
— Да-да-да...
— Ну и ладно. Бедная, успокоилась. Великая была
работница.— Старуха подоткнула сухоньким кулачком
щеку, полыхающую неровным румянцем. А Иван Павло
вич кипел в себе, задыхаясь и чувствуя, как трудно
бьется сердце. Он сторонне посмотрел на хозяев, на их
затрапезный вид, на голубую рубаху Гриши Таранина
с засаленным воротом, на плохо промытую тарелку, в
которой лежала захватанная руками семга, на полысев
шую клеенку в сальных пятнах и почувствовал внезап
ную тошнотную брезгливость и застарелую неприязнь к
этому дому.
И вдруг понял, что прошлая их жизнь, осевшая в
извилинах памяти и в тайных закромах души, лишь на
время выпадает из постоянных воспоминаний, чтобы
однажды с внезапным озарением воскреснуть снова и
осветить содеянные поступки. Можно жить мирно и
сладко улыбаться в глаза, гоститься и хвалить друг
дружку на стороне, но никогда, до самой смертной ми
нуты, не растворить мутный осадок от прошлых столк
новений, обид и переживаний. Уж так устроена ущем
ленная в детстве человеческая душа: разве можно за
быть избушку, подбитую сквозным ветром, горестную,
рано постаревшую мать, суп из картофельных очисток,
пироги, сунутые у чужого порога, как жалостливое по
даяние... Но отчего тогда, под влиянием какой посто
ронней воли он, вазицкий милиционер Ваня Тяпуев, от
вел от справедливой кары Гришку Таранина, светлокуд
рого ловкача с выпяченными губами, которые теперь
мягко опушены толстым седым усом.
Помнится, что сначала написал в районную газетку
селькоровское письмо: «...Таранин Григорий сильно бьет
лошадь. Свистит ременка, скрипит зубами Таранин, а
кобылица и так отдает все, что может, ведь она хотя и
тихонько, но зато пахать мастерица, а Гришка вот лупит
по ней. Он выбил у ней жеребенка и по-видимому хочет
ее угробить. Нужно одернуть Гришку, а то и судить,
если будет здорово бить кобылу. Не тронь лошадь, Та
ранин Григорий! Держи туже руки и не давай волю
ременке. Безбахильный».
Была пора первой колхозной весны, и через неделю
42
заметку читала вся Вазица. Ваня Тяпуев с насторожен
ной радостью в душе шел по деревне и напротив хлеб
ной лавки увидел, как на кольях дерется светлокудрый
Гришка со своим двоюродным братом. Подбежал раз
нять, а те, будто нарочно дожидались, ударили мили
ционера по плечам в два кола. Досталось Ване до синя
ков, но он службу не оставил, не слег в кровать и на
следующий день вызвал Гришку в сельсовет. Тут же
сидел бывший «красный пахарь» Осип Усан, кряжистый
восьмидесятилетний старик с погнутыми от работы ру
ками; он вышел из колхоза и отказался оставить в хо
зяйстве сани и водовозную бочку. И сейчас Иван Тя
пуев вел по всей форме допрос:
— Какого вы мнения о Советской власти?
— Какая власть есть, для меня все равно, той и
подчиняюсь.
— Как вы относитесь к распоряжениям Советской
власти?
— Хоть и состоял в колхозе, но некоторыми распо
ряжениями, правда, недоволен...
— Как вы относитесь к проведению единовременного
налога, особенно мясного?
— Раньше драли подать, хотя и мало, но были до
роги деньги, и теперь тоже самое дерут.
— Что вас вызвало агитировать за белых в 1919
году?
— Я за белых не стоял и не агитировал, а всегда
был против их.
— Состоите ли вы в коллективе верующих?
— Да, состою верующим членом...
— Были ли вы на собрании тринадцатого ноября и
что вас заставило быть там?
— Да, я был на собрании ввиду того, что была пе
редача церкви. Но я недоволен, что у нас опоганили
церковь.
— Признаете ли вы религиозные убеждения?
— Да, я верую и ни на что не променяю церковь...
— Иди, старик, домой и жди, когда позовем.
Осип Усан напряженно прошел к двери, словно бы
ожидая спиной, когда окрикнут его, и молча пересту
пил порог.
— Он скрытый кулак, это ведение подрывной работы
нам понятно теперь. Но такие Усаны опираются на
43
рвачей, лодырей, на своих людей. Ты слышишь меня,
товарищ Таранин? — чеканя слова, сказал милиционер.
Тут из соседней комнаты вышел председатель сель
совета Мишуков, закурил папироску, отвернувшись к
окну, настойчиво высматривал что-то на улице.
— Ты меня понял, Таранин? Ты, бедняк, главная
опора колхоза «Северный полюс», невольно льешь воду
на мельницу классового врага... Нет, ты помолчи пока,
дай мне высказать. И это в самое великое время, когда
весь мир взирает на нас. Мы так это дело не оставим.
Ты хотел сорвать посевную кампанию и обречь на
бескормицу государство. Так или нет?.. Ты помолчи, я
твое нутро насквозь вижу, как оно имеет постепенное
загнивание под агитацией кулака-тестя. Товарищ Без-
бахильный в своей статье правильно осветил данный
вопрос о принадлежности вас к колхозу. И отдельно бу
дет поставлен вопрос об избиении советского милицио
нера при несении службы...
Большие лопухастые уши, которые ^япyeв пытался
тщательно скрыть под русой волосней, сейчас тайно
полыхали, и какой-то непонятный, неизбывный восторг
почувствовал Ваня от своих слов, словно бы вознесло
его на огромную вершину, с которой он рассмотрел все
общее движение страны и в центре ее себя, крохотного,
но значительного человека. Но Тяпуев постарался по
давить в себе это ощущение, потому что в первую ми
нуту испугался его, и опустил пронизывающие глаза,
на дне которых мерцали порошинки зрачков. Он вдруг
открыл неожиданно для себя, что его боятся, но после
недолгого и смутного беспокойства он почувствовал д а
же некоторое удовольствие. «Нужнр быть бдительным,
враг ведет подрыв к развалу колхозов...»
— Вот такое дело, гражданин Таранин, — повторил
Тяпуев и вдруг запнулся, не зная, что сказать, потому
что разглядел па лице Гришки дрожащие от испуга вы
пяченные губы и усомнился в той праведной жестоко
сти, с которой хотел наказать мужика. Но тут его выру
чил председатель сельсовета.
— Ты выйди, пожалуй, поди домой, товарищ Тара
нин. Мы вынесем этот вопрос на народ. Народ осудит
тебя со всей строгостью и правотой.
А когда Гришка Таранин ушел, председатель сель
совета, будто между прочим, подсказал милиционеру:
44
— Ты, Ваня, мужика не трави. Ты его не доводи до
отчаяния. Ты лучше приблизь его и обопрись прочней,
и мужик тебя вывезет — мой тебе совет.
Но Ваня только хмыкнул, пряча взгляд, подумал:
«Мужик мужику рознь, знаю, на кого ты метишь». И ве