запросим штаб фронта?»

Пришлось резко прервать разговоры. «Враг у нас, говорю, один. Какая разница, в

какой он полосе?..» Под руками оказался боевой командир полковник Бланк с

остатками своей 87-й стрелковой дивизии, которые он вывел из окружения. Две с

половиной тысячи молодцов, закаленных в горячих схватках! «Садитесь, пишите!» —

сказал кому-то из своих штабных. Продиктовал примерно [105] такое: «Командиру 19-

го мехкорпуса генералу Фекленко. Придаю во взаимодействие и на ваше усиление

ударный отряд под командованием полковника Бланка численностью 2500 бойцов и

командиров. Приказываю всеми наличными силами отбить атаки врага!» Вместе с

членом Военсовета Никишевым и начальником штаба армии генералом Писаревским

подписал боевой приказ{1}.

«Эти герои в жестоких двухдневных схватках, — продолжал Михаил Иванович,

— удерживали Новоград-Волынский и даже вырвались на шоссе, ведущее в Житомир и

в Киев».

Противник, перегруппировавшись и обойдя город с южной стороны, прорвался на

местечко Гульск. Однако за это время мы сумели подтянуть на исходные рубежи

главные силы армии, и утром десятого июля она нанесла решительный контрудар,

оттеснив врага за Киевское шоссе на 30-километровом фронте. С тех пор и надолго

гитлеровцам стало не до Киева!

Этим и начался новый этап упорной борьбы наших войск, который в

Коростеньском укрепрайоне длился сорок дней и ночей и в разное время привлек к себе

около шести армейских корпусов отборных гитлеровских войск.

— И вот, извольте, признание врага в своем бессилии! — Генерал взялся за

книжку, открыл заложенную страницу, начал читать: — «Предложение ОКХ от 18

августа о развитии операций в направлении на Москву не соответствует моим планам.

Приказываю: 1. Важнейшей целью до наступления зимы считать не захват Москвы, а

захват Крыма, индустриального и угольного района Донбасса» и так далее. Дальше:

«2. ...немедленно предпринять операцию, которая должна быть осуществлена

смежными флангами групп армий «Юг» и «Центр». Целью этой операции должно

явиться не простое вытеснение 5-й армии русских за линию Днепра только силами

нашей 6-й армии, а полное уничтожение противника до того, как он достигнет линии р.

Десна, Конотоп, р. Сула. 3. Группа армий «Центр» должна, не считаясь с дальнейшими

планами, выделить для осуществления указанной [106] операции столько сил, сколько

потребуется для уничтожения 5-й армии русских, оставляя себе небольшие силы,

необходимые для отражения атак противника на центральном участке фронта». Это —

директива Гитлера от 21 августа 1941 года. У него, — усмехнулся Потапов, — наша 5-я

армия со своей сорокадневной активной обороной в Коростеньском укрепрайоне стала,

как некое бельмо в глазу, и он решил с нею расправиться прежде, чем осуществить свои

первоначальные планы восточной кампании. Ну, а нам оставалось, что называется,

принять огонь на себя!..

Этот замысел гитлеровцев был своевременно разгадан, и 19 августа Ставка дала

указание на отвод 5-й армии и 27-го стрелкового корпуса из Коростеньского

укрепрайона на восточный берег Днепра. Для фашистов это оказалось неожиданным и,

спохватившись, они навалились всеми силами на отходившие войска. С запада по всему

фронту наш плацдарм атаковала 6-я немецкая армия, с севера угрожали ударные силы

группы «Центр» — 2-я полевая армия и 2-я танковая группа Гудериана.

Отбиваясь от неотступно наседавшего врага, войска 5-й армии сумели за четыре

перехода, следуя перекатами от рубежа к рубежу, достичь переправы на реке Припяти, а

затем — на Днепре.

Но хуже получилось с отходом 27-го корпуса. Может, не следует сгущать вину

конкретных лиц. Главная причина неудачи, видимо, была в общей обстановке, в

соотношении сил. За два месяца войны и особенно при обороне Коростеньского

укрепрайона наши войска понесли тяжелые потери. Причем они, в сущности, не

пополнялись подкреплениями. Где это видано — в стрелковых дивизиях всего по

тысяче штыков! Но именно такими они уходили из-под Коростеня. Никак не лучше

было и в 27-м корпусе. И вдруг при отходе на переправу у Окунинова его буквально

таранят четыре полноценные вражеские дивизии, среди которых одна — танковая.

Так тогда нередко случалось: каждый боец сражался за десятерых своих павших

товарищей. Но даже в осознании временных неудач они видели свою силу, которая

укрепляла волю и веру в победу!

Михаил Иванович, видимо, заметил мое нетерпеливое движение, спросил: «Что-

то вспомнилось?» Я рассказал, как через полгода после тех сентябрьских событий [107]

в своих скитаниях по днепровскому правобережью оказался у Окуниновской

переправы. Моста не было. На обоих берегах обрывались дорожные насыпи. Рядом с

переправой — огромное кладбище, бесконечные ряды могил с крестами и

фашистскими касками на них.

— Да, гитлеровцам тот скачок через Днепр, разумеется, дался дорогой ценой. Бои

там шли страшные. Но и нам он, понятно, обошелся не дешевле.

Теперь Потапов сам задавал вопрос за вопросом: что было с нашей частью? Как

сложилась моя судьба в те тревожные дни? Сбивчиво, переходя от эпизода к эпизоду,

рассказал я о своих товарищах, о себе. Слушал генерал внимательно, затем сказал

глухо, в раздумье:

— Словом, довелось вынести всякое. И солдатам, и генералам. Но не сломались

они, выдержали, устояли. Кажется, перед такой пропастью!.. — И произнес с

сарказмом: — Вот каким оказался он, тот «упреждающий удар», о чем пишет сей

сочинитель! Но и поныне там, за рубежом, выдумывают вздорные небылицы о какой-то

нашей угрозе, чтобы спрятать свое звериное рыло разбойников с большой дороги!

Только теперь времена не те! Народы не обмануть. Они помнят, что было в сорок

первом, и знают, чем кончилось в сорок пятом!..

Пристально глянув на меня, Михаил Иванович вдруг спросил:

— Чувствую, говорок знакомый. Откуда сам будешь? О, с Рязанщины! Как писал

Есенин, сердцу милый край! Значит, не только однополчане, но и почти соседи.

Завершая нашу беседу и собираясь уходить, Михаил Иванович сказал:

— Вот и исповедались один другому бывший командующий и бывший его

подчиненный. Фронтовое братство — святое чувство, на него не распространяется

никакая субординация!

Он встал, высокий, по-юношески стройный. Мы крепко пожали друг другу руки.

Больше встречать Михаила Ивановича мне не довелось. Вскоре он убыл на новое

место своей службы — в Одесский военный округ на должность первого заместителя

командующего войсками, получил звание генерал-полковника. Потом в газетах

появился некролог со скорбными строками: ушел Михаил Иванович Потапов из жизни

в неполные шестьдесят три... [108]

3

Нить моей памяти вновь в сорок первом, на днепровском левобережье.

В полдень к Любечи приблизилась на велосипедах вражеская разведка. Наше

сторожевое охранение заметило ее и обстреляло. Гитлеровцы поспешно скрылись в

лесу.

Затем на северо-востоке разгорелся сильный бой. Из дивизиона поступило было

приказание развернуть артиллерийские системы в этом направлении и быть готовыми к

открытию огня. Но шло время, и наши батареи бездействовали. В чем же дело?

— Там, на линии селений Красковское — Должик, переплелись боевые порядки,

— пояснил командир дивизиона.—Наши и фашисты непрерывно контратакуют друг

друга, позиции переходят из рук в руки. Доходит до рукопашной. Куда же стрелять?

Судя по орудийному грохоту, дивизионная и полковая артиллерия ведет огонь

прямой наводкой. Нам было невдомек, что именно в то время высшее командование

запретило вывод крупнокалиберных, маломаневренных орудий на передний край. Не