«Ведь в искусстве,– писал Романов в ответе на одну из анкет, а по

сути, отвечая своим критикам,– дело не в беспристрастной передаче

своей мысли, а в сведении глаз на глаз читателя с самой объективной

реальностью и оставлении их без свидетелей. Только тогда совершается

подлинное восприятие искусства. Каждый воспринимает искусство

только по тому дубликату, который имеется у него и вполне

соответствует подлинному снимку с реальности, данному писателем»

22.

22 Читатель и писатель, 1928, 28 августа.

18

Символ веры Романова – «Реализм и реализм!.. Но отнюдь не

переходящий в натурализм». «Та литература хороша,– писал Романов,–

которая не успокаивает мысль разрешением вопросов, а будит читателя,

заставляет его волноваться, пересматривать те вопросы, к которым он

пригляделся и которые машинально считает он уже разрешенными».

И Романов ставил вопросы. По сути дела, почти каждый его

сатирический и юмористический рассказ – более или менее серьезный

вопрос. История уже произвела отбор, и сегодня можно видеть, что

сюжеты некоторых рассказов остались для нас лишь как штрихи давно

ушедшего времени («Спекулянты»; «В темноте»), сюжеты других (и

таких большинство) затрагивают проблемы сегодняшнего дня

(«Значок», «Грибок», «Стена», «Три кита», «Синяя куртка»,

«Картошка», «Белая свинья», «Блестящая победа»).

Сатирические и юмористические рассказы Пантелеймона Романова

– это вершина его творчества, в них достигнуто идеальное слияние

содержания и формы, а идея дается самим художественным образом и

усваивается естественно и свободно.

Стиль Романова, характерный для большинства произведений,

сдержан, даже суховат. Он избегает пышных словесных орнаментов,

метафоричности. Образы и сравнения Пантелеймона Романова, как

правило, лаконичны, почти всегда точны, без кричащих красок, а кроме

того, неизменно доводят до читателя не только смысл, который выходит

за границы своего времени, но и дают приметы именно своего времени,

его атмосферу.

Комизм в рассказах отражает комизм жизненных ситуаций,

жизненных противоречий («В темноте», «Опись», «Рулетка»),

Выхваченные из жизни положения, воплощенные в емких

художественных образах, становятся источником комического

(«Лабиринт», «Слабое сердце», «Картошка», «Три кита»).

Именно сатирические и юмористические рассказы наряду с

неизменными отрицательными отзывами получали и высокую оценку в

печати (Воронский, Луначарский, В. Полонский, С. Гусев).

Серьезные критики видели в его произведениях правдивое

отражение эпохи и стремление писателя служить новому строю своим

пером, помогать преодолевать вековую российскую косность,

отсталость, бестолковщину, но критики близорукие в тех же

произведениях обнаруживали потакание мещанским, обывательским

вкусам, новой нэпманской буржуазии. К сожалению, их было

большинство, они наносили ущерб нормальному развитию литературы.

Расхожими терминами в их статьях было: «найти лицо», «определить

лицо». Поиски «лица» зачастую приводили этих критиков к

категорическому заключению, что «у такого-то писателя нет лица» или

же что он «скрывает свое лицо» и более того – что он обнаруживает

лицо классового врага. (Кстати, даже Маяковский в стихотворении

«Лицо классового врага», 1928, – одним из признаков враждебности

народу считал пристрастие читателей к произведениям Пантелеймона

19

Романова и Михаила Булгакова). В рассказе «Право на жизнь, или

Проблема беспартийности» Романов с горечью описывал «поиск лица»

беспартийным писателем. Некоторые критики видели просчет автора в

том, что его герой кончил жизнь самоубийством. Настоящий

приспособленец так бы не поступил, – говорили они, не учитывая, что

и в стремлении приспособиться можно потерпеть крах.

Поиски критиками «лица» самого Романова сопровождались

ожесточенными нападками на писателя, участившимися после выхода

его романа «Товарищ Кисляков» (1930).

Так писатель на несколько лет вперед предвидел тенденцию.

Когда сегодня читаешь критиков 20-х – 30-х годов, поучающих,

изобличающих, унижающих, принимающих позу литературных

учителей и мыслителей, постигших единственно верный смысл жизни

и эпохи, становится ясно, как трудно было писателю, какое требовалось

огромное мужество, чтобы все это преодолеть и продолжать работать.

О своей позиции – «Реализм и реализм!» – Романов заявлял

неоднократно. Но есть одно его высказывание, которое, хотя и было

сделано в связи с Чеховым (в ответе на анкету), органически связано со

всем творчеством самого Романова: «Для писателей Чехов по-

прежнему остается одним из высших образцов, у него можно учиться

простоте, краткости, жизненности (что критики часто смешивают с

мещанством). У него есть величайший дар претворения обыденных

мелочей в трагедию или комедию жизни.

Есть два способа художественного преодоления низин жизни:

1) посредством изображения возвышающих моментов, героических

и

2) посредством микроскопического исследования самых низин, при

условии, если художник сам стоит на большой высоте над этими

низинами. Только тогда он имеет в себе критерий для оценки, и этот

критерий будет передаваться читателю, и он через художника будет

получать тонкость обоняния для различения высокой и низкой пробы в

явлениях жизни.

Чехов пользовался этим последним способом...» 23

Этим же способом пользовался и Романов. У него мы не найдем

изображения героических, возвышающих моментов (лишь в позднем

рассказе «На Волге» сделана такая попытка, но рассказ этот не типичен

для Романова). Писатель ищет и находит своих героев среди простых,

внешне мало приметных людей. Иногда это люди с открытой и нежной

душой (Петр в «Звездах», две Катерины в «Черных лепешках», героиня

рассказа «Без черемухи»), но в основном о душе его героев нам не дано

узнать. Разношерстный люд его рассказов–крестьянин, торговец,

мешочник, мастеровой, совслужащий (как их называли тогда), солдат и

т. д. мелькает, не задерживаясь перед читателем. Романов рисует

движущуюся массу – на улице среди лабиринта учреждений с

23 На литературном посту, 1929, № 17.

20

странными, не выговариваемыми названиями, в коридорах этих

учреждений перед множеством дверей и табличек, на площадях и

толкучках, на железнодорожных станциях в ожидании поезда и в

борьбе за место в вагоне, у постели умирающей старушки в уповании

на освобождающуюся жилплощадь. У этих персонажей часто нет

имени, их можно различить лишь по какой-либо детали – мужик в

чуйке, солдат с чайником, баба в валенках... Но они говорят, действуют,

живут. . мы ощущаем, как густо, плотно населена его проза живыми

людьми. Мы погружаемся в атмосферу 20-х годов...

У Романова мы не найдем идеального героя, который мог бы

служить образцом для подражания. Даже просто положительных героев

у него не столь уж много (Сергей в «Новой скрижали», Петр в

«Звездах», героиня рассказов «Без черемухи» и «Большая семья»). Зато

в большинстве его многочисленных рассказов следует выделить

действующее в них «честное, благородное лицо»–смех.

«Не тот смех,– писал Гоголь о такого рода комического,– который

порождается временной раздражительностью; желчным, болезненным

расположением характера; не тот также легкий смех, служащий для

праздного развлеченья и забавы людей,– но тот смех, который весь

излетает из светлой природы человека, излетает из нее потому, что на

дне ее заключен вечно бьющий родник его, который углубляет предмет,

заставляет выступить то, что проскользнуло бы, без проницающей силы