– По крайности вот приготовила его, на могилку походишь,

посмотришь за ней, помянешь, когда полагается, а что ж

хорошего, кабы вместе-то померли?

– А за моей могилкой кто посмотрит? – говорила, плача,

старушка.

– Ну, я посмотрю...– сказал кровельщик.– Смерть уж такое

дело... все туда пойдем.

И он стал смотреть вдаль, насасывая трубочку, придавив

огонь в ней большим пальцем.

Голоса звучали тихо, точно боялись нарушить тишину около

места вечного упокоения старичка Тихона.

Ночь уже спускалась на землю. Над селом всходил из-за

конопляников красный месяц, а народ все еще сидел перед

избой. Потом стали расходиться. Оставались только старушки

на всю ночь при покойнике да Степан, читавший Псалтирь.

– Убрался дедушка Тихон, к чему бы это?.. – сказал кто-то в

раздумье, уходя.

Полный месяц поднялся уже высоко над церковью. Деревья

около изб стояли неподвижно, бросая от себя черную тень на

дорогу. И в воздухе было так тихо, что свечи горели у

раскрытого окошечка, не колеблясь.

А когда Тихона хоронили, то положили его в густом

заросшем углу кладбища под большой белой березой...

77

Дым

Дня за три до престольного праздника председателя

сельскою совета вызвали в волость.

Оставив ребятишек курить самогонку, он пошел с

секретарем.

Проходя по деревне, они посмотрели на трубы и покачали

головами: из каждой трубы вилась струйка дыма.

– Все работают...– сказал председатель.– Думали ли, что

доживем до этого: у каждого дома свой завод винокуренный.

– Благодать,– отвечал секретарь,– не напрасно, выходит,

головы-то ломали.

Через полчаса они вернулись бегом. Председатель стучал в

каждое окно и кричал:

– Гаси, дьяволы, топку. Объявляю все заводы закрытыми.

И когда из изб выскакивали испуганные мужики и

спрашивали, в чем дело, он кричал:

– Агитатор по борьбе приехал. Держи ухо востро. Прячь.

– Да куда ж ее девать-то теперь, когда уж затерто все?

– Куда хочешь. Хоть телятам выливай. А ежели у какого

сукина сына найду, тогда не пеняй.– И побежал дальше.

– На собрание!..– кричал в другом конце секретарь.

– Сейчас, поспеешь, дай убрать-то.

– Вот и делай тут дело,– говорили мужики, бегая с какими-то

чугунами, и сталкивались на пороге с ребятишками, которые

испуганно смотрели вслед.

– Вы чего тут под ногами толчетесь! Вас еще не хватало.

Бабы, работай! Волоки чугуны на двор.

Через полчаса председатель вышел на улицу и посмотрел на

трубы. Дыму нигде не было.

– Здорово сработали,– сказал секретарь,– в момент вся

деревня протрезвела.

– Дисциплина.

Приехавший человек, в кожаной куртке с хлястиком сзади и

с портфелем в руках, пришел в школу, где было назначено

собрание, и прошел через тесную толпу, которая раздвигалась

перед ним на обе стороны, как это бывает в церкви, когда

проходит начальство.

Остановившись перед столом, приезжий разобрал портфель,

изредка поправляя рукой, закидывая назад волосы, которые у

78

него все рассыпались и свешивались наперед, когда он

наклонялся над столом. Потом он несколько времени

подозрительным взглядом смотрел на толпу и вдруг неожиданно

спросил:

– Самогонку гоните?..

Все молчали.

– Кто не гонит, поднимите руки.

Все стояли неподвижно.

– Что за черт...– сказал приезжий.– Всей деревней валяете! –

И обратился к переднему: – Ты гонишь?

– Никак нет...

– Так чего ж ты руки не поднимаешь?

– А что ж я один буду?

– А ты?..

– Никак нет.

– Так вот... товарищи, объявляется неделя борьбы с

самогонкой: кто перегоняет хлеб на водку, тот совершает

величайшее преступление, так как этим самым подрывает

народное достояние. Хлеба и так мало, его надо беречь.

Понятно?

– Чего ж тут понимать. Известное дело...– сказало несколько

голосов.

– Ну, вот. И вы сами должны смотреть, если у вас есть такие

несознательные члены общества, которые не понимают этого.

Передние, стоя полукругом перед столом, со снятыми

шапками в руках, как стоят, когда слушают проповедь, при

последних словах стали оглядываться и водили глазами по

рядам, как бы ища, не окажется ли здесь каких-нибудь,

несознательных членов.

– А то я проезжал по одной деревне, а там почти из каждой

трубы дымок вьется...

– Нешто можно... Да за такие дела... тут дай бог только

прокормиться.

– Праздник...– сказал чей-то нерешительный голос сзади.

– Мало ли что праздник. У вас вон тоже праздник, а дыму

ведь нет.

Крайние от окон мужики пригнулись и зачем-то посмотрели

на улицу, поводив глазами по небу.

– А нельзя эту неделю на ту перенести? – спросил чей-то

нерешительный голос.

– Что?..

79

Вопрос не повторился.

– А по избам пойдете?

– Что там еще?

Ответа не последовало.

Через полчаса приезжий, закинув рукой волосы назад, вышел

из школы. Все, давя друг друга в сенях, вытеснялись за ним на

улицу и, затаив дыхание, ждали, куда пойдет...

Приезжий стоял с портфелем в руках и водил глазами по

крышам изб. Мужички, справляясь с направлением его взгляда,

тоже водили глазами.

– Дыму, кажется, нигде нет,– сказал приезжий.

– У нас никогда не бывает,– поспешно ответил председатель,

протискавшись вперед.

– Это хорошо. А то у ваших соседей из каждой трубы дымок.

– Дисциплины нету,– сказал секретарь.

– Ну, так вот... объявляется, значит, неделя борьбы с

самогонкой. Слушайтесь председателя и во всем содействуйте

ему.

– А после этой недели как?..

– Что?..

Никто ничего не ответил.

– Наказание божие,– говорили мужики,– праздник подходит,

все приготовили честь честью, затерли, вдруг нате, пожалуйста.

– Скоро еще, пожалуй, объявят, чтоб неделю без порток

ходить.

– Вроде этого. У людей праздник, а у них – неделя.

– А, может, разводить начинать? – сказал голос сзади, когда

приезжий скрылся за поворотом дороги.

– Я те разведу. .– крикнул председатель.– Раз тебе сказано,

что в течение недели – борьба, значит, ты должен понимать или

нет?

Подошел, запыхавшись, кузнец. Его не было на собрании.

– Где пропадал?

– Где...– сказал кузнец, вытирая о фартук руки,– баба со

страху корове вывалила затирку из чугуна, а та нализалась и

пошла куролесить, никакого сладу нет.

– Прошлый раз так-то тоже прискакали какие-то,– сказал

шорник,– а у меня ребятишки курили, да так насвистались,

шатаются, дьяволята. Один приезжий что-то им сказал, а мой

Мишка восьмилетний – матом его. Ну, прямо, обмерли со

старухой.

80

– С ребятами беда. Все с кругу спились.

– Заводчики – своя рука владыка.

– Моему Федьке девятый год только пошел, а он кажный

божий день пьян и пьян, как стелька.

– Молод еще, что же с него спрашивать.

– Да, ребятам – счастье: нашему брату подносить стали,

почесть, когда уж женихами были, а эти чуть не с люльки

хлещут.

– Зато будет, что вспомнить.

– На войне уж очень трудно было. Пять лет воевали и скажи,

голова кажный день трезвая. Ну, прямо на свет божий глядеть

противно было.

– А тут опять теперь затеяли. Что ж, они не могли в

календарь-то посмотреть; под самый праздник подгадали.

Председатель что-то долго вглядывался из-под руки в ту

сторону, куда уехал агитатор, потом спросил:

– Не видали, что, он мостик проехал или нет?

– Вон, уже на бугор поднимается,– сказало несколько

голосов, и все посмотрели на председателя. Тот, достав кисет и

ни на кого не глядя, стал свертывать папироску.