успокоились.

– Пропасти на вас нет, запугали наотделку, все селедки со

страху в грязь вывалила,– сказала селедочница.

– Вот как этого свисту боишься, ну, хуже нет...

– Вчерась без свисту хорошо обделали...

– У тебя-то что,– схватила свою рогожку и до свидания, а вот

эти-то – с лампой да с креслом – что будут делать? Спаси,

царица небесная.

Из переулка выехал человек с кадкой капусты на ручной

тележке и поехал на средину рынка.

– Сторонись, бабы. Облава вчерась была?

– Была.

– Ну, значит, нынче не будет.

– Вишь, прямо чуть не на телеге прискакал. Тише ты,

домовой, прет прямо на человека.

– Вот такие-то окаянные, случись что,– и пойдут с своими

кадушками через головы скакать. И как не запретят только.

Вдруг старичок с замками насторожился, ни слова не говоря,

сунул в карман трубочку, стряхнул в мешок замки и юркнул в

толпу.

А вдали уж был слышен продолжительный негромкий свист,

каким охотник дает знать товарищу о замеченном звере.

Пожилая торговка беспокойно оглянулась и вскрикнула:

– Ах, нечистые, с того конца зашли...

– Вот ведь, окаянные, каждый день наладили.

Все мгновенно зашевелились и бросились во все стороны,

как раскинувшийся лагерь бросается, ища спасения в бегстве

при неожиданном нападении врага. Только виднелись

вскидываемые на плечи мешки, кадки, ящики.

60

– Что на дороге-то мешаешься, чертова голова, раньше бы

собирала, не научили тебя еще.

– А ты куда по селедкам шлепаешься? Угорел совсем, мои

матушки.

А дальше слышался испуганный визг и хруст посуды: это

мужик в фартуке с кадкой капусты катил по рядам.

– Господи, батюшка, вот отнялись ноги со страху, и бежать

не знаю куда,– говорила, сидя на снегу и плача, какая-то баба.

– Лупи в ту сторону. Отседа зашли. Но навстречу

бросившейся толпе раздались свистки милицейских.

– Отрезали, дьяволы! – сказал солдат с мешком картошки на

спине, остановившись и плюнув.– Вон куда,– за водокачку надо

было обходить. Как бы сразу зашли, так бы и прорвались к

переулку.

– Теперь живьем возьмут... да куда ты тут со своей лампой-

то! Абажур еще прихватила. Наказание с этим народом.

– Порядков не знают, вот тащут что попало.

– А там вон один оленьи рога приволок. Как подденет,

подденет под бок, ну прямо душа с телом расстается.

– Эй вы, чего там заснули? – крикнул солдат в суконной

шапке с шишаком.– Обходи справа да загоняй всех в угол.

Из-за водокачки выскочили солдаты и рассыпным строем

стали сгонять всех в одну сторону.

– Глянь, они и за водокачкой сидели.

– Заходят, кругом заходят. Ах, нечистые! – говорили бабы.

– Обошли... теперь крышка всем,– сказал солдат с

картошкой,– они подготовку изделали.

– Сейчас хоть не стреляют,– а спервоначалу, бывало, как

залпом в воздух хватят, хватят, так присядешь, и ноги, как

чужие.

– Они и сейчас, брат, как не свои.

Старик с селедочницей, молодой торговкой и приставшим к

ним солдатом раньше всех успели юркнуть в какую-то

подворотню и, пригнувшись, пробрались к пустырю вдоль

разломанного забора.

– С креслом-то женщина осталась, бедняжка.

– Вперед наука. Еще бы комод на себе приперла.

– В угол погнали. Вот дуют-то! – говорил солдат.– Ах, ловко.

Это еще что... вот мы, когда Ерзерум брали, как налетели таким

же манером на базар,– куда тебе твои столики. Что тут было! Ну,

что ж они не стреляют? Тут первое дело в воздух палить надо

61

без остановки, покамест очумеют. Тогда голыми руками прямо

бери.

– Что это кверху ногами-то бегает?..– сказала молодая

торговка.– Вон, вон, вишь... остановилось. Опять, опять

побежало.

Все посмотрели по указанному направлению. Народ, потеряв

голову, бросался целым стадом то в одну, то в другую сторону, а

среди этой свалки металось по базару какое-то кресло вверх

ногами.

– Ох, это она, знать. Спаси, царица небесная.

– Надорвется,– сказал старичок.

– Разве можно в такое время с этакими вещами.

– Эх, стреляли мало,– сказал солдат, когда сбитую в кучу

толпу на рынке стали строить в очередь,– тут бы без остановки

лупить надо.

Когда все пошли, он еще несколько времени смотрел на

рынок с опрокинутыми столиками и рассыпанными селедками,

потом, плюнув, сказал:

– Все-таки мастера, дьявол их побери. Мы, когда Ерзерум

брали, у нас хоть конница была, а эти пешии как обработали.

– Тут и без конницы хорошо выходит,– заметил старичок.–

Вы Ерзерум-то этот один раз брали, а они тут по семи раз в

неделю орудуют, пора руку набить.

62

В темноте

В разбитую парадную дверь восьмиэтажною дома вошли

старичок со старушкой. Столкнувшись с каким-то выходившим

человеком, старичок спросил:

– Скажи, батюшка, как пройти к швейцару бывшему

Кузнецову?

– Идите на пятый этаж, считайте снизу пятнадцатую дверь.

Только по стенке правой стороны держитесь, а то огня по всей

лестнице нет и перила сломаны.

– Спасибо, батюшка. Старуха, не отставай. Права держи. О

господи, батюшка, ну, и темень...

Некоторое время было молчание.

– Да не лети ты так! Чего понесся, постой, говорю!

– Что ты там?

– Что... запуталась тут где-то...

– Вот еще наказание. Говорил – сиди дома. Куда нечистый в

омут головой понес? Ой, мать, пресвятая богородица, и чем это

они, окаянные, только лестницу поливают? Начал по дверям

считать, поскользнулся и спутался. Вот и разбирайся теперь,

сколько этажей прошли...

– Да куда ты все кверху-то лезешь?

– А ты думаешь, на пятый этаж взобраться все равно, что на

печку влезть? Черт их возьми, нагородили каланчей каких-то,

чисто на Ивана Великого лезешь. Что-то даже голубями запахло.

– Ты смотри там наскрозь не пролезь.

– Куда – наскрозь? Ой, господи, головой во чтой-то уперся...

Что за черт? Куда ж это меня угораздило?.. Даже в пот ударило.

Хоть бы один леший какой вышел. Прямо как вымерли все,

окаянные...

Бывший швейцар, переселившийся из своего полуподвала в

пятый этаж, садился вечером пить чай, когда на лестнице

послышался отдаленный крик. Через минуту крик повторился,

но уже глуше и где-то дальше.

– Кого это там черти душат? Выйди, узнай,– сказала жена,–

еще с лестницы сорвется. Перила-то, почесть, все на топливо

растаскали.

Швейцар нехотя вышел на лестницу.

– О господи, батюшка,– донеслось откуда-то сверху,– уперся

головой во чтой-то, а дальше ходу нет.

63

– Да куда тебя нелегкая занесла! – послышался другой голос

значительно ближе.

– Должно дюже высоко взял. Уперся головой в какой-то

стеклянный потолок, а вниз ступить боюсь. Замерли ноги да

шабаш. Уж на корячки сел, так пробую.

– Кто там? Чего вас там черти носят? – крикнул швейцар.

– Голубчик, сведи отсюда! Заблудились тут в этой темноте

кромешной. Стал спускаться, да куда-то попал и не разберусь:

где ни хватишь – везде стены.

– К кому вам надо-то?

– К швейцару, к бывшему.

– Да это ты, что ли, Иван Митрич?

– Я, батюшка, я! К тебе со старухой шел, да вот нечистый

попутал, забрел куда-то и сам не пойму. Чуть вниз не

чубурахнул. А старуха где-то ниже отбилась.

– Я-то не отбилась. Это тебя нелегкая занесла на самую

голубятню.

Швейцар сходил за спичками и осветил лестницу.

Заблудшийся стоял на площадке лестницы, в нише, лицом к

стене и шарил по ней руками.

– Фу-ты, черт! Вон куда, оказывается, попал. Все правой

стороны держался. Лестница-то вся обледенела, как хороший

каток... того и гляди.