котором стоял, взгромоздившись, белый петух на одной ноге.

Невдалеке, в открытых воротах плетневого сарая, присев на

землю у тарантаса, возился рабочий с привязкой валька, помогая

себе зубами и не обращая никакого внимания на приезжего.

А с заднего крыльца, подобрав за углы полукафтанье и

раскатываясь галошами по грязи, спешил какой-то старенький

батюшка.

Увидев профессора, он взмахнул руками и остался в таком

положении некоторое время, точно перед ним было привидение.

– Ай ты приехал уж? Мы только собираемся посылать за

тобой. Почему же на целый день раньше? Ай, случилось что?

– Ничего не случилось. Я же телеграфировал, что приеду 15,

а сегодня 16.

31

– Милый ты мой! Шестнадцатое – говоришь?.. Это, значит,

вчера листик с календаря забыли оторвать. Что тут будешь

делать! Ну, здравствуй, здравствуй. Какой же ты молодец-то,

свежий, высокий, стройный. Ну, ну-у. .

Это и был младший брат Николай.

– Пойдем скорей в дом. Что ты на меня так смотришь?

Постарел?

– Да, очень постарел...

– Что ж сделаешь, к тому идет... Ниже, ниже голову,–

испуганно крикнул он,– а то стукнешься.

– Что ж ты дверей себе таких понаделал?..

– Что ж сделаешь-то...– И он улыбался медлительно и

ласково.– Да что ты все на меня смотришь?

Андрей Христофорович, раздеваясь, правда, смотрел на

брата. Полуседые нечесаные волосы, широкое доброе лицо

было одутловато и бледно. Недостаток двух зубов спереди

невольно останавливал внимание. А на боку было широкое

масляное пятно, в тарелку величиной. Должно быть, опрокинул

на себя лампадку. Сначала, наверное, ахал и прикрывал бок от

посторонних, а потом привык и забыл.

– Вот, братец, затмение-то нашло,– сказал он, кротко моргая

и с улыбкой потирая свои вялые, пухлые руки.

– Какое затмение?

– Да вот с числом-то.– И он опять улыбнулся.– Отроду со

мной ничего подобного не было.

– А где же Варя и девочки?

– Одеваются. Врасплох захватил. А, вот и они...

В дверях стояла полная, такая же, как и Николай, рыхлая

женщина, со следами быстро прошедшей русской румяной

красоты. Теперь все лицо ее расплылось, и сама она как-то

обвисла. У нее тоже недоставало передних зубов.

Андрей Христофорович поздоровался и невольно подумал:

«Как это можно так разъесться?» Но у нее были такие хорошие,

невинные детские глаза, и она так трогательно, наивно

взглянула на гостя, что профессору стало стыдно своей мысли.

– Вот вы какой,– сказала она медленно и улыбнулась так

наивно, что Андрей Христофорович тоже улыбнулся.– Я думала,

что вы старый.– И, не зная, о чем больше говорить, прибавила:

– Пойдем чай пить.

32

К обеду пришла старушка со слезящимися глазами – тетя

Липа. Она заслонила рукой глаза от света и долго рассматривала

племянника.

– О, батюшка, да какой же большой ты стал! – сказала она и

засмеялась, засмеялась так же, как Николай, как Варя, так

наивно и по-детски радостно, что Андрей Христофорович опять

невольно улыбнулся.

Обед состоял из окрошки с квасом и щей, таких горячих и

жирных, что от них даже не шел пар, и стояли они, как

расплавленная лава. Жаркое потонуло все в масле.

– Что ж это вы делаете? – сказал Андрей Христофорович.

– А что? – испуганно спросил Николай.

– Да ведь это надо луженые желудки иметь,– жиру-то

сколько.

Николай успокоился.

– Волков бояться – в лес не ходить,– сказал он.– Нельзя,

милый, нельзя, для гостя нужно получше да пожирней. А ты

гость.– И он, ласково улыбнувшись, дотронулся до спины

брата.– А кваску что же?

– Нет, благодарю, я квасу совсем не пью.

– Вот это напрасно. Квас на пользу,– сказал Николай.

А Липа добавила ласково:

– Если с солью, то от головы хорошо, ежели с водкой, то от

живота. Вот Варечку этим и отходила зимой.

– А что у нее было?

– Живот и живот,– сказал Николай, сморщившись и махнув

рукой.

– У меня под ложечку очень подкатывается,– сказала Варя.–

Как проснешься утром, так и сосет и томит, даже тошно. А

слюни вожжой, вожжой.

– Что? как? – переспросил Андрей Христофорович.

– Вожжой,– сказал Николай.

– Умирала, совсем умирала,– сказала Липа, горестно глядя на

Варю.

– Так это у нее и есть катар. Ей ничего жирного, ни кислого

нельзя,– умереть можно.

– Нет, бог милостив, квасом с водкой отходили,– сказала

Липа.

– Тебе бы нужно ее в Москву свозить,– сказал Андрей

Христофорович, обращаясь к Николаю.

– Что вы, что вы, бог с вами! – воскликнула Варя.

33

– Еще вырезать что-нибудь начнут,– сказала Липа.– Она вот

тут обращалась к доктору, а он ей воду прописал, боржом какой-

то... Пьет и хоть бы что,– все так же.

Ели все ужасно много и больше всех Липа. Так что даже

девочки останавливали ее.

– Бабушка, довольно вам, перестаньте, Христа ради.

После холодного кваса, который наливали по целой тарелке,

по две, ели огневые жирные щи, потом утку, которая вся плавала

в жиру, потом сладкий пирог со сливками. Потом всех томила

жажда, и они опять принимались за квас. А Варя, наклонив

горшочек с маринадом, нацеживала в ложку маринадного уксуса

и пила.

– Ну, что вы делаете, Варя? – крикнул Андрей

Христофорович.

Варя испугалась и уронила ложку на скатерть. Все

засмеялись.

– К нечаянности...– сказала Липа.

– Да она уж привыкла к маринаду,– сказал Николай,– это

жажду хорошо унимает. Ты попробуй, немножко ничего.

Он подставил свою ложку, выпил и, весь сморщившись,

крякнул, посмотрев на брата одним глазом. Все смотрели то на

него, то на гостя и улыбались.

Варя ела все и всего по целой тарелке. После этого пила

уксус из маринада, а после уксуса боржом.

И опять все рассказывали, как в прошлом году она умирала

от живота.

III

После обеда Николай повел брата отдохнуть в

приготовленную для него комнату.

– Вот окошечко тебе завесили. Варя и кваску поставила на

случай, если захочется.

– У вас день как распределяется? – спросил Андрей

Христофорович.

Николай не понял.

– Как распределяется? Что распределяется?

– Ну, когда вы встаете, работаете, обедаете?

– Ага! Да никак не распределяется. Как придется. Живем

неплохо и стеснять себя незачем. И ты, пожалуйста, не

стесняйся. Я вот нынче встал в три часа: собаки разбудили,

34

пошел на двор, посмотрел, а потом захотелось чаю, сказал Варе

самовар поставить, а в 8 часов заснули оба. Так и идет. Ну, спи, а

мне надо тут съездить версты за три.

И Николай, мягко улыбнувшись, ушел, осторожно ступая на

носки, как будто Андрей Христофорович уже спал. А потом

ходил по всему дому, натыкался на стулья и искал шляпу. Только

и слышалось:

– Где же она? Вот чудеса. Отроду со мной ничего подобного

не было.

Когда Николай вернулся, Андрей Христофорович не спал и,

стоя поодаль от кровати, смотрел на нее, как будто там

обнаружилось что-то живое.

– Что ты? – спросил с треногой Николай.

– Не знаю, как тебе сказать... У тебя тут столько клопов...

Николай освобождение вздохнул.

– Фу-ты! Я уж думал, какая-нибудь неприятность... Что же,

кусались? Ах, собаки! Нас что-то не трогают.

– Никогда,– подтвердила подошедшая Варя.– Это они на

свежего человека полезли. А вот суток трое пробудете, они

успокоются. Я их, пожалуй, помажу чем-нибудь.

После чаю все сидели на крыльце и смотрели, как гасли

вечерние облака на закате и зажигались первые звезды.

– Какой воздух! – сказал профессор.

– Воздух? Да ничего, воздух хороший. У нас, милый, и все