— Ну-ну, Верочка, только без истерик, — торопливо сказал Раков. — Присядь, присядь. Не стой тут... воплощенной укоризною. Сейчас я все объясню. Только не перебивай. У нас тут шел разговор о важных проблемах, и выяснилось, что Надежда — эту девушку так зовут — так вот, я обнаружил, что Надежда меня понимает... меня это так обрадовало, что я даже в шутку поцеловал ее руку!..

— Да! Да! — подтвердила Надежда. — Именно так.

— Ты целовал ее руки минут пять подряд, — глухо сказала Вера, не садясь, не меняя позы, лишь чуть раскачиваясь справа налево. — Ты поцеловал ее не меньше тридцати раз. Я видела, как ты лизал ее грязные лапы!..

— Зачем вы так?! — воскликнул Закатов.

— Вера! — и Раков рванулся к ней, вскочил со стула.

— Не трогай меня... подлец! — закричала Вера. — Не прикасайся! Мерзавец! Я знала, что ты обманываешь меня, знала, знала, знала! Придумал какой-то банкет... где твой банкет, где? Где твой Драшкин?

— Рядом, в том зале, — оживился Раков и указал на дверь банкетного зала. — Пойдем туда... пойдем? И Драшкина увидишь, и всех других...

И он потянул Веру за собой.

Но пройти туда они не успели. Дверь банкетного зала распахнулась — и оттуда вышел пьяный Драшкин в обнимку с секретаршей Любашей. Она его вела. Быть может, танцевать. Быть может, в туалет. Исполняла свои обязанности.

— Товарищ Драшкин! — воскликнул Раков. — Постойте, секундочку! Познакомьтесь — это моя жена... Вера, познакомься. Товарищ Драшкин, подтвердите, пожалуйста...

— Прочь! — воскликнул Драшкин, потом всплеснул руками и старческим голосом запел: — Листья желтые над кладбищем кружатся!.. И на гроб мой с тихим шелестом ложатся! Тру-ля-ля-ля!..

— Товарищ Драшкин... — изумленно прошептал Раков, пятясь.

— Дайте, пожалуйста, пройти, — сердито сказала Любаша. — Нашли время для деловых разговоров...

Раков и Вера отошли к столику, за которым сидели растерянные Закатов и Надежда. Вера остановилась, покачнулась, потом пристально посмотрела на Ракова.

— Ну, чего ты?.. Чего ты? — тоскливо сказал он. — Чего так смотришь? Я ведь тебе все объяснил... и Драшкина ты видела.

— Это не Драшкин... это какой-то пьянчуга. Ты врешь.

— То есть, как это — не Драшкин?.. — растерялся он. — Ну, хорошо. Пойдем, я познакомлю тебя...

— Не хочу! — перебила она.

— А к этому столику я случайно подошел... клянусь.

— Не ври! Не ври! — закричала Вера и вцепилась в его пиджак, затряслась, зашлась в крике, брызгая слюной. — Не ври мне больше! Пожалей меня... зачем ты меня мучаешь?!.. Зачем ты издеваешься надо мной?..

И она опустилась перед ним на колени.

— О, боже мой... — прошептала Надежда. — Что ж это происходит?..

— Вера! Вера! — Раков пытался поднять ее. — Вера, замолчи! Я все объясню! Ты заблуждаешься... Вера!

А она — рыдала, ловя его руки, Целуя их, хватая его за ноги, прижимаясь к нему.

— Пожалей меня!.. Пожалей... — прорывалось сквозь плач. — Ну, я ноги твои — хочешь? — буду целовать... хочешь?.. Хочешь?..

Раков с трудом поднялся, обнимая-придерживая плачущую жену.

— Извините, — обернулся он к Закатову и Надежде. — Мы должны уйти. Извините.

Закатов кивнул. Он не мог прийти в себя и осмыслить происходящее.

— До свиданья, Ракитин, — и Надежда вдруг ласково и печально ему улыбнулась. — Все утрясется... я верю.

А он обнял жену, повел ее к выходу, осторожно и с трудом пробираясь сквозь толпу танцующих.

Вера шла, как пьяная, еле волоча ноги и спотыкаясь. Иногда она что-то невнятно выкрикивала — но, к счастью, никто из веселившихся не обращал на нее внимания. Стоял дикий шум. Пьяное броуновское движение. Раков проталкивался локтями и, казалось ему, слышал со всех сторон:

— Раков! — кричали одни.

— Ракитин! — кричали другие.

Но так ему только казалось.

Наконец-то выбрались на свежий воздух.

Ночь.

Раков посмотрел на часы — около двенадцати. Огляделся: невинный днем, парк ночью казался жутким лесом: высокие сосны, пихты, густой кустарник... а верхушки деревьев шумят, колеблются от ветра.

— Подожди, — сказала Вера, задыхаясь. — Мне плохо... постой немножко...

— Вера, надо идти, — и он взял ее крепче под руку. — Пошли, уже поздно.

— Да, да, я иду...

Она шла медленно, покачиваясь и спотыкаясь.

— Вера! — он начал сердиться, и ему показалось: она дразнит его, специально медлит.

— Хорошо, хорошо, хорошо.

Раков свернул с аллеи, чтоб сократить путь, и они пошли напрямик через заросли, мимо старых сосен, продираясь сквозь кусты и мусор-валежник.

— Подожди... — Вера опять остановилась, присела на поваленный ствол. — Не могу... сейчас... нет, не могу...

— Ах, черт!... Да пошли же!

— Женюра... милый... — сказала она вдруг тихо-тихо.

Он испугался:

— Что? Что случилось?

Лицо ее — бледное, в капельках пота, рот искажен страдальческой гримасой.

— Кажется, началось...

— Кажется?! Кажется? — почему-то (от страха, что ли?) рассердился Раков и выкрикнул: — Кажется или точно? — а Ракитин внезапно подумал отстраненно: «Во всем этом есть нечто библейское — сосны, ветер, луна, мрак, звезды... и даже внезапные роды...» — а Раков опять закричал: — Кажется или точно?!

— Кажется... — прошептала она, медленно опускаясь на землю. — Не сердись... Разве ж я виновата?..

— А кто? Я виноват?! Я. что ли, по-твоему, виноват? — все так же дико и бессмысленно кричал Раков... а Ракитин склонился над ней и заплакал, не зная, что делать и как помочь.

Но Раков — знал. Он все знал и умел. Он быстро успокоился, взял себя в руки — и сделал почти все, что надо делать в подобных (не таких уж и редких) случаях.

Он всегда все знал наперед. Лишь одного не мог предвидеть — того, что завтра, даже не завтра, а сегодня, сейчас, сразу после рождения ребенка, сразу, сразу, быть может, начнется новая жизнь, и сам он станет, быть может, совсем другим человеком.

Быть может.

Мальчик смотрел на них с любопытством.

— Как вам не надоест? — сердито сказала мама.

— А что? — удивился лейтенант.

— Как — что? Третий день вы за мной ходите, задаете дурацкие вопросы, пристаете к ребенку.

— Ага! Зачем пристаешь к ребенку? — крикнул мальчик и засмеялся. Он думал, что это такая игра. Мальчик был в вельветовых штанишках и шелковой матроске. Для сорок восьмого года такая одежда казалась чуть ли не роскошью. Вельвет мама достала на барахолке, а матроску выкроила из своей старой кофточки. Мальчику было шесть лет.

— Извините, — сказал лейтенант. — Мне просто казалось...

— Что вам казалось? — вспыхнула мама. — Что вам могло казаться? Зачем вы к нам вяжетесь? Парк большой, шли бы на другую аллею... Девушек мало, что ли?

— Мало, — сказал лейтенант.

— Мам, ты его не ругай. Ему просто не с кем играть. Пусть играет со мной. Хочешь? Хочешь?

— Хочу, — сказал лейтенант.

— Ох, господи, — и мама покачала головой. — Ну должны же вы хоть что-то соображать. Ведь я не одна... неловко даже объяснять взрослому человеку.

— Я все понимаю, — сказал лейтенант и протянул к ней руку, но быстро отдернул. — Честное слово, я все понимаю...

— Ага! Ты притворялся! — засмеялся мальчик.

— Костя, отойди в сторону, — приказала мама и строго посмотрела на сына. — Иди поиграй с другими ребятами.

Мальчик обиделся и отошел.

Мама сидела на скамейке. Лейтенант стоял, переминался с ноги на ногу. Мама была в крепдешиновом сиреневом платье с высокими плечиками. Лейтенант был в форме, ему было жарко. Народ прогуливался по аллеям. Где-то недалеко играла музыка, духовой оркестр.

— Ну, что вы стоите? Садитесь, — сказала мама.

— Спасибо, — и лейтенант сел.

Мальчик издали смотрел на них и надеялся, что его позовут.

— Извините, — сказал лейтенант, — у меня такие пыльные сапоги...