обязательно приглашал на помощь. Теперь вот привел Илие Унгуряну, который,

войдя в дом, весело попросил:

- А ну-ка, мош Костя, принеси кувшинчик вина, а кабан пускай поживет

еще с полчасика... Я-то, чудак, думал, что бригадир сам догадается и

припасет винца!

- Принесу хоть два кувшинчика, только боюсь, как бы после этого ты,

Илие, не всадил нож в кабанью спину!

- Не бойся, мош Костя. Попаду куда нужно. У меня не пикнет! - заверил

Илие.

- А сколько вышло винограда? - спросила вдруг мама.

- Шесть тысяч семьсот тонн, тетя Катанка, - ответил за отца

Унгуряну. - Третье место по району - вот так!

- О господи! На целых три тысячи тонн больше, чем в позапрошлом

году! - радостно удивилась мама.

- Нам,, мать, повезло: поправились подмерзшие виноградники и новые

дали хороший урожай, подросли и они, - сказал отец.

А Илие посоветовал, обратившись к моему брату:

- Ты, Никэ, подлизывайся к отцу, угождай ему во всем. В конверте мош

Кости лежит пол-автомобиля. Ты это учти!

Отец улыбается и передает конверт маме. Затем берет кувшин, чтобы

отправиться в погреб. Илие надо, конечно, угостить, да и самому не грех

пропустить несколько глотков; оба они с дороги, а впереди ждет нелегкая

работа.

Илие Унгуряну тоже премировали, и он вернулся из Калараша

радостно-возбужденным.

Никэ, которого не нужно было учить, как надо подлизываться,

перехватывает у отца кувшин: сам, мол, сбегаю за вином. Илие отпускает в его

адрес шуточки, задевает и маму:

- Да ты не считай деньги, тетя Катанка! Дареному коню в зубы не

смотрят!..

- А ты не сбивай меня! Человек находит деньги на дороге и то

пересчитывает! - отвечает мама. - Мне кажется, что вы успели заглянуть в

ресторанчик!

- Ну, это ты зря, мать! - приходит на помощь гостю отец, улыбаясь. -

Не было у нас времени на разные рестораны и другие питейные заведения.

Заглянули на обратном пути к Илие: нужно было прихватить австрийский штык...

- Так я тебе и поверила! - говорит мама, тоже улыбаясь. - Аль не вижу,

что вы не пронесли стаканчики мимо рта?..

Мама перешучивалась с мужчинами, а денежки все-таки пересчитала самым

тщательным образом. Она питала к ним слабость, как, впрочем, и всякая

женщина. Вдруг вспомнив что-то, она бьет себя ладонью по лбу:

- Да .как же я сразу-то не подумала?.. Слышь, Тоадер? - окликает она

меня. - Это все твой сон! Говорила тебе, что он к деньгам?!

- Какой еще сон? - удивляется отец, глядя то на нас, то на Илие. Отец

уехал на районный актив до рассвета й ничего не знал о моем кошмарном сне.

Мама охотно пересказала чудовищное содержание моего сна, и было видно,

что она страшно довольна собой: разгадала-таки его!

Никэ принес вино и присел поближе к маме - пытается, плут, выведать, в

какую сумму вылилась отцова премия. Говорит ей, что согласится дать сыну имя

Мирон, если она скажет, сколько получил отец.

Илие вовремя вспоминает, что пора приниматься за дело. Выпивает свой

стаканчик и говорит:

- Ну, в добрый час! День сейчас короткий, а с кабаном будет, много

возни!-

Мы все выходим во двор. Там дедушка ведет разговор с дочерьми Унгуряну,

увязавшимися за отцом. Старику хотелось бы узнать, кто те поганые мальчишки,

которые бросают в его колодец шариковые ручки.

Илие набрасывается на дочерей:

- А ну марш в школу! Чего вы ходите за мной, как ягнята!

- Мы пришли поглядеть, как ты будешь резать кабанчика! - ответили

девочки.

- Ступайте, а то опоздаете. Хвостик и ушки я принесу вам. Не

беспокойтесь.

Одеты девочки были в одинаковые платья - так одевала их Мариуца, чтобы

одна не завидовала другой. И цвет, и фасон - все одинаково. И похожи малышки

на куколок, только что принесенных из магазина и вынутых из упаковочной

коробки. Одна лишь была чуток повыше - тем и отличались сестренки. Такие

кудрявенькие и белокурые куклы обычно продаются в прибалтийских наших

республиках или в Финляндии. Дедушку это занимает.

- Где ты нашел таких беленьких, коровья образина? - спрашивает он Илие

Унгуряну,

- Теперь такие в моде, мош Тоадер.

- Сам-то ты здоровенный и черный, как цыган, а дочек понародил

белобрысых. Может, в мать пошли?.. Но, кажись, и она смуглая? А? Аль

покрасилась?.. Ведь теперь все бабы ходят в штанах и все красятся!..

- Моя Мариуца не красится. Она немножко смугловата. А в детстве,

наверное, была такой же, как вот они.

- Гм... И у тебя одни девчата... Правда, ты еще молод, беш-майор.

Может, будут у вас еще и мальчишки... А вот теперь я знаю, почему ты всю

свою избу облепил зеркалами. Это для того, чтобы вот им, - дедушка указал на

девчонок, - было на что пялить глаза и причесывать лен на головках... Но ты

ослепил нас всех. Я не могу пройти мимо твоего дома, того и гляди врежусь в

стену, коровья башка!

Были бы у Илие мальчишки, рассуждал старик, он не тратился бы на эти

глупые зеркала, в них бы не было нужды.

- Я буду копать и копать, пока не доберусь до мальчиков, мош Тоадер!

- Копай, копай, пока есть чем копать, - замечает старик.

Слышится пронзительный визг кабана, который никак не хочет покидать

свинарник. Отец и Никэ тянут его за уши, за ноги, но свинячий сын отчаянно

сопротивляется. Чует, знать, недоброе. Да и как не чуять, ежели Илие

Унгуряну уже вытаскивает из-за голенища австрийский штык.

- Принесите корыто! - требует он.

Мама подбегает с деревянным (из ореха) корытом. Кабанчика уже выволокли

из хлевушка и повалили на землю. Год всего прожил он на свете, а мы

вчетвером едва удерживаем его. Илие одним коротким движением бьет его под

лопатку и направляет освобожденную кровь в корыто. Мама, которая сама режет

кур и гусей, теперь отворачивает голову в сторону, чтобы не видеть последних

конвульсий умирающего кабанчика.

- Уходи отсюда! - кричит на нее отец. - Тебе жалко его, потому он

никак не может умереть. Не мучай животное, уходи!

Он говорит так потому, что ему и самому жалко кабана. Как никак живое

существо. Целый год за ним ухаживали, кормили, поили, тревожились, когда

кабанчик болел. Радовались хорошей породе, тому, как быстро прибавлял он в

весе. Но подошла осень. Наступали праздники. Никэ готовился к крестинам. Это

все и приблизило роковой час для кабанчика. Вот он лежит на соломе, а корыто

полно его кровью. Поворачивают тушу спиною вверх, обкладывают всю соломой и

поджигают ее. Потрескивая, горит щетина. А было время, когда палить свиную

шкуру не разрешалось. Ее надобно было снять и сдать государству: разоренная

войной страна оказалась почти нагой и босой. Свиная кожа шла на обувь. А

когда-то самые длинные и жесткие щетининки отбирались для щеток и для

дратвы. Теперь же магазины ломились от разной обувки. И щеток там сколько

угодно. Свиней палят повсюду и открыто. Отец держит пылающий жгут с одной

стороны, Илие - с другой.

По обе стороны свиной туши стоим и мы с Никэ и делаем то же самое.

Пахнет горящей соломой. Подванивает щетиной, приятно пахнет подрумяненной

свиной шкуркой.

Работая, Илие Унгуряну развивает перед дедушкой разные теории. Он

говорит, что смог бы осмолить шкуру кабана и с помощью паяльной лампы. Но

тогда она стала бы жесткой, как сапожная кожа. И шкурка, и сало получаются

сочными и ароматными, когда тушку опаливают соломой. Шкурка делается чистая,

румяная и приятно хрустит на зубах. А от паяльной лампы и сало делается

тверже, не говоря уже о шкурке.

Отец замачивает в кипятке жгуты соломы, обтирает ею тушу и затем бреет

ее, выскабливает. Илие вырезает небольшие дольки и от шкуры, и от ушных