мош Саши Кинезу. В эти тоскливые для меня дни я часто видел ее. То она
приходила к дедушкиному колодцу за водой, то бегала перед нашим домом за
теленком, "отбивая" его от коровы, чтоб не выдаивал ее, то развешивала белье
на своем дворе и украдкой поглядывала на меня через перегородку, то судачила
возле калитки с другими женщинами. Она сделалась еще красивее, чем до
замужества. Встречаясь, я сухо здоровался, иной раз и разговаривал с нею,
понимал, что так и должно было быть. И все-таки чувствовал, что на сердце
ложится томительная боль, вызванная воспоминанием о давней встрече с
прелестным этим существом на тетушкином огороде. Я хотел бы забыть, но
такое, видно, не забывается...
Не по совету ли старшей сестры зачастила к нам Сабина? Впрочем, она и
прежде заглядывала к нам, но больше для того, чтобы получить совет от мамы,
как наносить узоры на вышивках, - приходила так, как приходят к родным
тетушкам. А вот с цветами заявилась впервые, что и взбесило меня. Что это -
наивность или выверенный загодя ход? За этой Сабиной с букетиком я видел
Нину Андреевну, учительницу. Слышал отчетливо ее слова: "Вы сомнете цветы!"
Сабина беззаботно болтала с дедушкой и одновременно орудовала острым
ножом, измельчая лекарственные травы. Дедушка вынес ей связки сухой
ветреницы, травы татина, пожарницы. Девушка дробила их и тонким пальчиком
засовывала в узкие горлышки бутылок с самогоном из винных дрожжей. Дедушка
наблюдал за ее работой, как главный фармацевт на фабрике лекарств. Строго
следил за тем, как бы Сабина не напичкала в бутылки своих васильков и мяты.
А она, видя его настороженность, еще и поддразнивала:
- Мош Тоадер!.. Вы не будете против, если я добавлю в ваши бутылки
немножечко своих цветов?.. Ну, чуток мяты, чуток акациевых лепестков,
липовых... Они тоже лечебные! Не возражаете? Могу и ромашки... Ну, как вы на
это?..
- Водку с мятой лакали только купцы, коровья твоя образина!.. Дули ее
из глупой гордости!.. Отхлебывали наперсток зеленой гадости, закусывали ее
бубликом.- Засовывали пальцы в карманчики жилеток и орали, как будто
побывали на свадьбе! А я тебе не городской бубличек с бумажными кишками!.. Я
готовлю свой напиток как самое лучшее лекарство... Так что ты гляди,
бесенок, не перепутай мне травы!..
Голос Сабины делается для меня похожим на Нинин. Я поглядываю, как она
колдует вместе с дедушкой над его травами и бутылками, как смеется,
предлагая подбросить в них и своих цветов. Испрашивала разрешения кинуть их
в святую водицу - тогда, мол, она уж ни за что не испортится.
- Святая вода не портится, коровья образина! На то она и святая. Ты,
сорока, знать, забыла, что эта вода из моего колодца?!
- Любая вода портится, мош Тоадер. - Любая портится, а моя нет.
- Вода, мош Тоадер, есть вода. Она всегда тухнет, когда ее долго
держишь в закрытой посуде. А попы не дураки. Они святят воду в серебряном
кубке, и, прикоснувшись к серебру, вода не протухает.
- Попы святят воду в моем чану у моего колодца, паршивка! В самые
лютые крещенские морозы люди палят из ружей, а поп опускает большой
серебряный крест в воду...
- Aral Все-таки серебряный! - торжествовала Сабина.
- А ты не перебивай старика, соплячка!.. Это вы в своих школах святите
воду в серебре, а потом кидаете карандаши в мой колодец... И какой мерзавец
придумал такие - не гниют даже в воде!
Сабина хихикает. А в моих ушах колокольчиком звенит далекий голосок:
"Вам не нравятся цветы? Вы сомнете цветы!" Нина приносила их в кулечке из
тетрадочных листиков в клетку. На дворе была зима, падал снег. Я обнимал
девушку, а она могла защититься лишь этими цветами: "Вы сомнете цветы!" Я
отпускал ее. Она освобождала букет от тетрадочной бумаги и стояла сиротливо
и беспомощно, как ребенок. Стояла нежная и хрупкая, как и эти ее цветы.
Времена были тяжелые Даже самой простенькой еды не хватало. И без того
худенькая, Нина сделалась еще тоньше, стояла передо мною, как былинка
полевая. Она, конечно, не была дистрофиком. Учителям полагались кое-какие
продукты. По карточкам они могли получить немного муки, жира, несколько
кусочков сахара, пакетик чая, похожего больше на махорку или дедушкину
измельченную ветреницу.
Иногда я боялся, что могу задушить ее своими лапищами - такой
беззащитно тонкой и податливой была ее фигурка. Мне бы надо было самому
приносить и дарить ей цветы. Но я не мог и думать о таких вещах: весь был
поглощен борьбою с голодом, ночами просиживал в сельсовете, куда она и
заглядывала ко мне А забот было, что называется, невпроворот: составление
списков для распределения хлеба, организация подвод для поездки на
железнодорожную станцию за зерном, мукой, выделенными государством нашему
району, а районам - нашему селу. В те же дни мы завозили и семенной фонд,
чтобы не захватила нас весна врасплох, с пустыми мешками и сусеками, а земля
не осталась необсемененной. Среди грохота сапожищ бывших фронтовиков, среди
неискоренимых запахов пропотевших тулупов, среди удушающего табачного Дыма
вдруг появлялась она со своим белым кулечком цветов, и все тотчас же
озарялось - так, во всяком случае, казалось мне
Нина очень любила цветы, выращивала их даже зимой в комнатушке,
снимаемой у бабки Сафты. Цветами были заполнены все горшочки, жестяные и
стеклянные банки из-под консервов, пришедшие в негодность чугуны и
кастрюли - все, где мог бы приютиться и жить цветок... не для меня ли она
растила их, Нина, Нина Андреевна?! Но я был либо слеп, либо загружен работой
так, что ничего не видел перед собой, кроме бесконечных списков. Одни только
эти списки да питательные пункты, дрова для больницы и школы, госпитализация
дистрофиков с опухшими от голода ногами и лицами поглощали все мое время,
ими лишь я и был занят от зари до зари. Нужно было еще разместить по
квартирам прибывающих из городов врачей, медсестер. Сквозь эту сутолоку
иногда пробивался ко мне ее тревожный голосок: "Ну... а теперь.. что будем
делать теперь?.."
Или я был неисправимо бестолков, или раздавлен заботами, но я не
понимал, что значили эти ее слова.
Как-то вечером она вновь, потерянно обронила:
- Как же будет дальше?..
Лишь после того как мы справились со всеми нашими бедами, словно бы
проснувшись, понял я, что тревожные ее вопросы были обращены ко мне и ни к
кому больше и расшифровывались легко и просто: "Поженимся или нет?" Понял, к
сожалению, с роковым для себя опозданием: Нина уложила в потрепанный чемодан
немудреную справу и уехала на повозке в город. Уехала в институт. Цветы
оставила бабке Сафте .Исчезла для меня навсегда, и вместо нее я видел перед
собой трепыхающиеся косички отчаянной Сабины, которой дедушка читал лекцию
по медицине. Он не спеша, во всех подробностях, рассказывал ей, какие недуги
и какими травами надо излечивать, какие из трав употреблять для внутренних
заболеваний и какие длЬ кожных. Строго наставлял, чтобы девчонка не
насовывала в бутылки трав сверх положенной нормы, не то они впитают в себя
всю "цуйку". А он, дедушка, не скотина какая-нибудь, чтобы перемалывать
старыми своими зубами эту вонючую жвачку.
- Коровья образина! С такой помощницей я останусь без единой капли в
бутылках! - пошумливал он на юную баловницу. - Гляди у меня...
За милым этим собеседованием они и не заметили, как во двор с громом и
треском влетел на своем мотоцикле Никэ, едва не опрокинув коляской стул, на
котором сидела Сабина. Дедушка тут же набросился на него с руганью:
