окончив десять классов, не в состоянии самостоятельно написать простейший
документ, заполнить анкету, изложить внятно собственную биографию. Да что
там десятиклассники - далеко не все с высшим образованием умеют это делать!
Бегут за помощью к полуграмотному секретарю сельсовета: у того нет диплома,
зато есть хватка толково излагать мысль в официальных документах, в разного
рода заявлениях, анкетах, договорах, обязательствах, актах. Задумали парень
или девица поехать в город, чтобы научиться какому-либо ремеслу либо
выхлопотать какую-нибудь немудрящую справку - сейчас же бегут морочить
голову секретарю, а она у него и без того заморочена другими бумагами,
волнрю накатывающимися на множества районных инстанций.
Принесла вот цветы... А откуда она взяла, что за написание примитивного
заявленьица мне нужно преподносить цветы?! Черт знает что!..
Тут же вспомнил, что старшая сестра Сабины до замужества всегда носила
с собой цветы, обернутые платочком. Это были васильки, георгины, барч-хатцы,
чаще же всего - мята с ее одурманивающим запахом. Платок был под стать
цветам - нарядный, с шелковистой бахромой. Девушка старалась попасться мне
на глаза, потанцевать со мной. Танцуя, клала на мое плечо кулачок с зажатым
в нем платком с цветами. Когда это были не цветы, а мята, чуть привянувшая,
у меня кружилась голова. Дурманили и цветы васильков, и бархатки, и я потом
ходил как пьяный. Но старшей сестре Сабины и этого было мало. Выходя в
хоровод, она нарочно оставляла на лице немножко душистой,., мыльной пены,
чтобы кавалеры видели, что она умывается дорогим туалетным мылом, - об этом
уже было сказано. И пудрилась Сабинина сестрица так, что была похожа на
мельника. Словом, модничала как умела... Сабина, видать, пошла по ее стопам,
заявилась к нам с букетиком цветов. Известное дело: яблоко от яблони
недалеко падает...
Мне бы, пожалуй, не следовало сердиться на Сабину. Не сердился же я на
ее сестру, когда часто видел ее возле дедушкиного колодца. Не только, не
сердился, а выходил к ней, чтобы обмолвиться ничего не значащими словами.
Болтали потихоньку, пока она наполняла свои ведра. Иной раз она загадочно
улыбалась мне, будто между нами существовала какая-то тайна. А никакой тайны
не было! Глупые и неловкие, мы ничего не сделали, чтобы она была, тайна!..
Нет, глупым был лишь я один, потому что не мог понять скрытого смысла ее
загадочной улыбки. А она?.. Что ж, не всякая даже самая смелая девушка
отважится сделать первый шаг. Он остается за мужчиной, за парнем. А я был и,
кажется, остался непонятливым дурнем, за то теперь и расплачиваюсь
одиночеством...
Пришла как-то к нам мамина племянница, дочка тетки Анисьи, моя, значит,
двоюродная сестра. Отозвала меня в сторонку, шепчет: "Заходи к нам. Скажу
тебе что-то". И я пошел. С той поры, как погиб Андрей, я часто приходил к
тетушке Анисье, чтобы помочь ей в делах, требующих мужских рук: подправить
ли крышу свежими снопами камыша, скосить ли пшеницу, которую мне же
приходилось сторожить по ночам, поскольку тетушкино поле находилось в
отдалении: мужики из соседнего села, зная, что эта полоска принадлежит
вдове, потихоньку потаскивали у нее из крестцов снопики пшеницы и ржи.
Случалось, помогал маминой сестре и сеять озимую пшеницу. Взрослые дочери
тетушки умели пахать и боронить, но сев мать им не доверяла, считая, что
мужик сделает это лучше.
Так что я не удивился, когда двоюродная сестра Фенуца позвала меня к
себе. Только не нравились мне ее лисьи повадки, да и внешность была далекой
от того, чтобы полюбоваться ею. Был у этой тетки нос длиною в дышло, и
все-таки его обладательница выпендривалась, словно какая-нибудь фрейлина с
царского двора. Приглашая меня, она делала это с какими-то дьявольскими
ужимками, но я не придал им решительно никакого значения. Словом, пришел к
ним домой и удивился тому, что двор был пуст, на всех дверях избы и сараев
висели замки, а за стеклом окон виднелось множество горшков и бутылок. Тетя
Анисья ужасно боялась воров, и, когда уходила из дому, она не только
запирала все двери, но и ставила на подоконники массу горшков, кувшинов,
фляг с молоком и без молока - выставляла как бы напоказ всю домашнюю посуду
и утварь. Расчет у тетушки был простой: полезет воришка через окно в избу,
наделает такого шуму, что сразу же либо убежит с испугу, либо его прихватят
на месте преступления. Дедушка поругивал дочь за такие оборонительные
сооружения, но ему скоро надоело это занятие, и он махнул рукой: пускай
делает, как ей заблагорассудится!
Все это так. Но зачем же покликала меня на свое подворье двоюродная
сестрица? Остановившись посреди двора, я даже выругался с досады. Не успел и
подумать обо всем как следует, как увидел бегущую от калитки старшую сестру
Сабины. Она плакала, а в руке все-таки держала букетик цветов, завернутый в
нарядный платочек. Звали ее Наталицей, это была одна из дочерей несчастного
Кибиря.
- Что случилось, Наталица? Отчего ты плачешь?
- Я люблю тебя, Тоадер!..
- ?!
- Солнышко ты мое!
- Ну и люби на здоровье.
- Ой, что же мне делать?.. Я ведь обещалась ждать Феодорике, сына мош
Саши Кинезу... Ждать, пока не вернется с войны!.. А сейчас он в госпитале...
- Обещалась, так и жди!.. Почему же не ждешь?..
- Ох, боже!.. Что мне делать?!
Мимо двора проходили люди, а она ревела и ревела. Мучает в руках
букетик и плачет. Попробовал утешить ее ласковыми словами, похвалил за
верность, которую она хранит одному из сыновей мош Саши. Чтобы избавиться от
прилипчивых глаз прохожих, вывел Наталицу в огород тетеньки Анисьи с его
бесчисленными запущенными кустами крыжовника, смородины и малины. Заглянув
сюда, любой сейчас же узнал бы, что огородишко этот принадлежит вдове.
Искренность и порывистость, с которыми призналась девушка в любви, не
могла не взволновать и меня. И я говорил ей какие-то нежные, мало, впрочем,
связанные между собой слова, а в душе проклинал двоюродную сестру, которая
подстроила мне это свидание со своей подружкой. Говоря всякие нежности, я
все-таки увещевал Наталицу, чтобы она оставалась до конца верной своему
слову относительно Феодорике. Но девушка не слушала, твердила как безумная
одно и то же:
- Да я же люблю только тебя одного!..
- Ну... пожалуйста... люби!.. Я не могу запретить ..
- Но я же дала слово Феодорике?!
Опять двадцать пять, как сказали бы в народе... Что бы ни делал, куда б
ни пошел, непременно попаду в какую-нибудь историю. Твердит, глупая, что
любит меня, но и не может нарушить данного Феодорике слова. Да и легко ли
его нарушить! Ведь она поклялась парню, когда, провожая на фронт, повязывала
его полотенцем, поклялась быть верной ему до гробовой доски. Война
кончилась, а Феодорике все не возвращался. Мотался, бедняга, по госпиталям
после тяжелейшего ранения. А Наталица ждала и ждала. Ждала, а любила,
оказывается, другого. Но что ему-то делать, этому другому, которым был я?
Получается по лукавой пословице: "Эй, Тоадер, ты любишь девушек?" -
"Люблю". - "А они тебя?" - "И я их!" Я мог, конечно, говорить Наталице
ласковые слова, даже прижимать ее трясущееся от рыданий плечо к своему
плечу, но был к ней совершеннейшим образом равнодушен. И об этом ее
неожиданном признании на тетушкином подворье вспомнил много лет спустя. А в
ту пору любил другую девушку. И как бы просторно ни было человеческое
сердце, оно не может поместить в себе сразу две любви...
Теперь Наталица стала моей соседкой. Вышла-таки замуж за "мизинчика"
