на такую должность человека, который в печном деле ничего не смыслит!
- Ну да! Разве во всем селе сыщешь человека, который мог бы затыкать
трубы и рушить кухонные плиты... Нет уж, из собачьего хвоста шелковое сито
не смастеришь. Ну да бог с ним! Скажи этому черту, чтоб оставил нашего
старика в покое, не приставал к нему!
- Беда нам с этим стариком. Все ты... Говорил тебе - не нужно
переводить его на пенсию. Не послушалась меня, будто не могли прокормить,
обуть и одеть его без пенсии!
- Ишь вы какие умные - без пенсии! А кто вам просеивал через свое
решето пшеницу?.. Кто бочки починял?.. Колодцы на фермах?.. А теперь вы бы
хотели оставить старика без пенсии?!
- Могли бы, говорю, прожить и без нее... этой самой, - не сдавался
отец.
Из родительской перепалки я узнал о причине, приведшей к разрыву
"дипломатических отношений" с дедушкой. Во всем была виновата мать, ее с
годами увеличивающаяся бережливость и даже скупость. Старея, она и внешне
все больше походила на мою бабушку. Только глаза оставались такими же
голубыми, как у дедушки, то есть ее отца. Но понемногу у нее стал расти
горб. Тяжкая ли работа тут была причиной, другое ли что, но горб постепенно
все увеличивался, он-то и делал ее с виду похожей на бабушку. Да и в
характере мамином все явственнее проступало бабушкино: помимо крайней
бережливости усилилось и упрямство, мама никому и ни в чем не хотела
уступать. Если она видела, что многие, будучи гораздо моложе дедушки,
получали пенсию, могла ли допустить, что ее отец оставался обойденным этой
пенсией? Но мать не знала, что иной раз лучше потерять, чем найти; говорят,
раз в жизни и овца может задрать волка...
Получивши пенсию, первую на своем долгом веку, дедушка поднял шум на
всю Кукоару, внушая каждому встречному и поперечному, что он еще не продавал
своей души ни одной власти, никакой державе, не продавался ни дочкам, ни
зятьям. Шаркая ногами, ворвался в нашу избу, швырнул деньги матери от
порога, затем схватил свою "трехногую мебель", то есть стульчик, и
перебрался на жительство в свою развалюшку. Мама, конечно, тяжело переживала
этот разрыв. Дедушка не позволял ей не только входить в его хижину, но даже
расстелить рядно на лавочке. От прежней идиллии не осталось и следа.
А как хорошо, как славно было раньше! Дедушка приносил в нашу избу свой
трехногий стульчик, то есть всю свою мебель, спал в тепле, за печкой. Слышно
было, как он разговаривает во сне - была у него такая привычка. Слышно было
также, как он стонал, скрипел зубами, почерневшими от перца, красного вина и
солений. К тому времени старик очень изменился, согласился надевать
городские, фабричные рубашки. Уже не бранил, как прежде, оконные занавески.
Примирился вроде бы со всем, что несла с собою новая жизнь. А теперь вновь
вернулся к прежнему: решительно отказался носить магазинные ватные
телогрейки и все другое фабричное. Купил себе вату, какой-то подходящий
байковый материал и знакомый портной в городе сшил по его заказу кацавейку.
Смастерили ему и обувь по специальному заказу. И жил дедушка по-своему.
Ботинки свои ежедневно смазывал дегтем, уверяя, что так они сохраняются
дольше и не пропускают по весне талую воду, что вообще лучше держат тепло.
Варежки старик вкладывал одну в другую, помещал на горячей припечке, а
ременный пояс скручивал в колечко и Прятал под подушку.
Харчился дедушка теперь тем, что кипятил вино и размачивал в нем
сухари. К своему логову позволял приближаться лишь зятю, то есть моему отцу.
Тот приходил и менял дедушке постель, а время от времени - и перегоревшие
лампочки на новые. А сейчас вот бедный Костаке должен был наводить порядок и
на дедушкином чердаке, чтобы вероломный Иосуб на законном, так сказать,
основании не развалил дымохода и трубы. Хорошо, что у отца теперь было много
свободного времени. Он отвечал лишь за одну бригаду виноградарей, потому что
в каждом районе по всей лесной зоне республики были созданы агропромышленные
объединения, которые специализировались только на садах и виноградниках. У
объединения в райцентре был свой генеральный директор, отвечавший за все
винпункты, за все винно-водочные заводы, за все удобрения, гербициды,
финансовые дела. Он же занимался и кадровыми вопросами. У генерального
директора в каждом совхозе был директор - заместитель генерального, а также
инженер-агроном, экономисты, специалисты по виноградарству и плодоводству. А
практики, то есть люди без специального образования, вроде моего отца, были
понижены в должности, переведены в бригады, звенья и даже в простые
совхозные рабочие.
Одно время родители, в особенности мама, возлагали большие надежды на
Никэ. Думали, что он вернется в село специалистом с высшим агрономическим
образованием и, может быть, даже возьмет на себя руководство
совхозом-заводом "Кукоара". (Это было новшество, которое быстро прижилось.
Раньше селения как бы заслонялись некоей новизной. Колхозы при них получали
новые названия, а имена сел и деревень, дошедшие до нас из далеких лет, от
наших предков, вроде бы уже и не существовали, постепенно забывались. Но с
организацией специализированных совхозов-заводов стали возвращаться к старым
названиям сел, деревень. Вернули свои имена и многим сортам вин, в
особенности марочным, популярным в стране и за границей. Теперь на
триумфальной арке, возведенной на опушке леса, при входе в наше село,
путника встречали далеко видные, исполненные художником красивыми буквами
слова: "Совхоз-завод "Кукоара".)
Да, родители ждали Никэ, ждали с вожделенным нетерпением. У отца и
матери была тревога: а вдруг их младшенького пошлют из института не в
Кукоару, а в другой совхоз, где ощущалась наибольшая нужда в специалистах -
ведь агрономический факультет сам распределяет своих выпускников. В прежние
времена не было такой острой нужды в кадрах. Теперь - иное. Сейчас каждый
выпускник старался решить для себя, может быть, самую тяжелую проблему - как
устроиться в специализированном совхозе виноделом, поскольку в
агропромышленных объединениях быстро образовалась некая каста: генеральные
директоры старались сохранить лучшие места для своих приближенных, среди
которых такой добрый молодец, как Никэ, выглядел бы белой вороной. Но заботы
и тревоги моих родителей отпали сами собой: Никэ не захотел работать в
Кукоаре ни единого дня, а устроился главным агрономом в соседнем совхозе.
- Купил себе трехколесный мотоцикл, - только мы его и видели! -
сердито сообщила мне мать. - Пошел с большим мешком за большой удачей. А
теперь, слышь, собирает по снегу урожай винограда. И яблоки - тоже. Так ему
и надо! Не послушал родной матери, не остался дома. Правду говорят люди: на
чужой каравай рот не разевай. Ишь, ускакал!..
- Совхоз-завод за лесом хозяйство с большими, чем у нас,
перспективами, как ты этого не понимаешь! - возражал отец, защищая сына.
- Отвяжись ты со своими перспективами! Уж больно мягко стелешь своему
младшему. Ты, видно, забыл, что в прошлом году у этих перспективных померзла
половина яблок?
~ А при чем тут Никэ? Не хватило рабочих рук, ну и...
Аргументы, приводимые отцом, отсекались матерью начисто: всякую потерю
в хозяйстве она объясняла только одним - ленью. Не хотят работать - и все
тут. Зажрались, зажирели, бушевала она.
Не сразу, не вдруг уразумел я причину такого крайнего гнева матери.
Отец потихоньку просветил меня. Оказывается, не посоветовавшись с
родителями, Никэ женился на девушке - студентке экономического факультета
