Затем шли перечисления всех преступлений внука. Одно из них было, с

точки зрения дедушки-, совершенно уж непростительным. Привез, возмущался

старый ворчун, жену аж с берегов Дуная, а она, как верховая кобыла,

оказалась бесплодной. Не может родить хотя бы одного байстрючонка, который

порадовал бы старика на склоне его лет, под конец жизни. Устлала и завещала

весь дом коврами, бездельница, заставляет всех разуваться у порога!.. Черта

с два: нога почтенного старца и не ступит никогда за этот порог! Разве она

не знает, что он с величайшим трудом развязывает шнурки, когда готовится ко

сну в своей хибарке?! У него и без разувания, без этих проклятущих шнурков

скрипят все кости, а ключица повреждена еще в молодые годы.

- Привередливый старикашка, - улыбается Никэ. - Только баня моя

пришлась ему по душе.

Никэ с его характером нелегко вывести из равновесия. Его толстую кожу

не проткнешь и цыганской иглой. Дедушкино буйство для Никэ вроде спектакля.

Вот и сейчас, возясь со своим мотоциклом, брат корчится от смеха, вспоминая

трам-тарарам, поднятый неуживчивым стариком.

- Предлагал мне перебраться в его конуру! - хохочет Никэ. - Обещал

научить кроильному искусству. Бондарничать и столярничать обещался научить.

Когда же я не принял его предложения и перебрался сюда, дедушка и тут не

дает мне житья. Придирчиво следит, что я тут делаю, как веду хозяйство.

Боюсь, что в один прекрасный день он приволочет свое кроильное решето и

установит в моей передней! Он уже приглядел в сенях, в одном углу, место для

крупорушки...

- Перестал бы ты, Никэ, валять дурака, молоть языком! - пытался я

остановить брата. - Довольно врать!

Никэ смотрел на меня в крайнем удивлении.

- Думаешь, вру? А ты спроси у родителей. Старик до сих пор бережет

свою ручную мельничку, жерновок то есть, как редкую драгоценность. И решето

хранит так же, хотя уже давно никто не пользуется им. Ни мельничка, ни

решето никому теперь не нужны: отошло их время. Тем не менее дедушка

продолжает ухаживать за своим инструментом. Сам уже не может поднять камень,

чтоб сделать на нем новую насечку, на помощь себе зовет мош Петраке.

Водрузив на нос очки, целыми днями порою возится с тем камнем... Мою жену

обозвал бездельницей, хотя она отвечает в совхозе за все финансовые дела,

иной раз целыми ночами просиживает вместе с бухгалтерами над бумагами. Дома

почти не бывает - некогда. Запасные ключи находятся у мош Петраке. А калитка

не запирается. В наше отсутствие Петраке приходит и хозяйничает тут вовсю:

поливает огород, пропалывает его. Приглядывает и за домом. Не забывает и

своих соток, обрабатывает их. А чтобы не вступать в перепалку со своим

старшим братом, не перечит ему, уступает во всем. Зная, как тот любит

попариться в бане, готовит ее, греет воду, припасает мочалку и дубовый

веник. Последнее время старый скандалист, точно селезень, постоянно

полощется! Баней в основном он только и пользуется...

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Занятый постоянными своими заботами, народ находит время и на то, чтобы

позабавиться причудами самого древнего жителя Кукоары. Дедушка между тем был

несокрушимо убежден, что это вовсе не причуды, что просто так, зазря, он

ничего не делает и никаких пустых слов не говорит, то есть не болтает

попусту. Будто строгий ревизор или инспектор, останавливается он чуть ли не

у каждого двора и начинает по-своему оценивать обнаруженные им перемены: "Ну

вот... Этот беш-майор построил себе4 не дом, а новую школу... Коровья

образина!"

"Новой школой" дедушка называл большой просторный дом, каких теперь

немало понастроено в Кукоаре, равно как и по всей Молдавии. И все-таки

старик добавлял с досадой: ни у кого, мол, такого дома нет!.. Ишь,

расхвастался! Иногда его страшно злили не новые дома, а железные ажурные

ворота и высокие каменные погребицы посреди двора, и тогда старый придира

ворчал: "Прежде люди учились на доктора, чтобы иметь кусок хлеба, а

нынешние.- как их там?., мех... мехзаторы, моторщики разные, катаются в свое

удовольствие на трескучих машинах и лопают кусок хлеба, намазанный толстым

слоем масла!"

Когда он говорит про себя ли, вслух ли такие слова, то так и знай: дед

остановился перед домом молодоженов. Новые семьи теперь по большей части

составляются так: она учительница - он шофер; она врач - он тракторист, или

комбайнер, или электрик, или высококвалифицированный рабочий с какого-нибудь

ближайшего завода; этот последний ночует в селе, а днем сидит в кабине

высоченного башенного крана, орудует там рычагами либо стоит у заводского

станка.

Слов нет, село разительно изменилось, похорошело, как написал бы

газетчик. Но почему же холодком, чем-то едва уловимым, нерадостным веет от

его великолепия, внешней красоты? Почему при взгляде на красу эту в сердце

твое непрошено вкрадывается легкая грусть, даже печаль? Все вроде бы есть в

новом доме для человеческого благополучия: большая комната с модной,

"современной", как ее называют, спальной мебелью; просторная, тоже

"современная", гостиная. Газ. Вода. Электричество. Телевизор. Чего еще не

хватает?.. Но чего-то все-таки не хватает, ежели в сердце закрадывается

холодный сквознячок? А уж не отгородили ли эти красавцы дома людей друг от

друга непроницаемой крепостной стеной? Имея узкую специальность, рабочий

совхоза отрабатывает свои часы, возвращается домой, и до следующего утра его

никто не видит. Людей на селе много, а почему-то ты не можешь избавиться от

ощущения некоей пустоты. Без коровьего мыка, без овечьего и козьего блеяния,

без кочетиного крика на заре, стожка сена или соломы в закутке, нередко даже

без собачьего бреха во дворе - что же это за село такое? Не петух будит

человека, а будильник, заведенный с вечера на определенный утренний час,

чтоб человек этот не опоздал к автобусу и вовремя приехал к своему станку

или башенному крану, на строительную ли площадку, на укладку асфальта, к

печам, где калится кирпич или черепица, к автоматической линии на заводе или

фабрике...

С той поры как ликвидирован район, захирел как-то и наш городок. Его

жители продавали свои дома прямо-таки за мизерную цену, лишь бы только

поскорее избавиться от них и перебраться в другое место. Из старых моих

знакомых я повстречал возле парикмахерской только Фиму: он подкарауливал

редких клиентов у входа в парк, который тоже был запущен и подметался лишь

два раза в году: к Первому Мая и осенью, ко Дню урожая. Если кто-то и

заходил в парикмахерскую Фимы, то это случалось в воскресенье, в базарный

день. Вся культура в городке, покинутом соответствующими районными

учреждениями, вертелась теперь возле этой самой парикмахерской да еще у

кинотеатра. Тут можно наслушаться чего угодно: молодые обсуждали дела

футбольные, старики и старушки вели разговор о кадушках для солений, о

повидле из слив; иногда вспыхивали дискуссии вокруг -кроличьих ферм, клеток

с попугаями и аквариумов с золотыми рыбками. Каждый парикмахер или инженер с

консервного завода, с хлебопекарни, ликеро-водочного, строительного

предприятий, с завода по изготовлению железных заборов и ворот и других -

словом, все специалисты, оставшиеся еще в бывшем райцентре, обзавелись

теперь кроликами, клетками с канарейками и попугаями, аквариумами с

диковинными рыбками.

Дискуссии разгорались жарче, когда к парикмахерской или кинотеатру

приходили городские фотографы. Фотомастер Шура мог с успехом заменить