- Болтаем, племянница, - отвечает мош Ион. - Давно не виделись.

Женщина скрывается за забором двора-крепости Саши Кинезу, а мош Ион в

удивлении качает головой:

- Ишь ты... Женятся, наконец, и Сашины парни. Эта вот - супружница

Алексея, он учит детей столярному делу в школе. Сейчас он где-то там

мастерит кроличьи клетки. Ребятишки разводят разных зверушек. У них уже

завелись лисица, барсук, дикая козочка, хромой аист. Алексей делает для них

жилье. Молодуха носит ему еду - это она от него сейчас... В холодную пору

носит еще ему и шарф, и кожушок, душегрейку, шерстяные носки, чтобы,

значит,, муженек не простудился. Так-то... М-да-а-а... Женщины, как клушки.

Умеют куд-кудахтать." Чтобы слышали соседи, как она следит за своим мужем,

как заботится о нем. Взял ее Алексей из другого села. Вот она и куд-кудахчет

на всю Кукоару. Глядите, мол, люди добрые, не зря он привез меня сюда, тут,

может, таких заботливых и не найти. А ежели хорошенько подумать, за каким

лешим ей нужно шастать в школу? Что, Алексей сам, что ли, не мог заскочить

домой и поесть али прихватить ту же душегрейку?- Но тогда бы не узнали в

Кукоаре, какое сокровище подцепил он в чужом селе...

Кот выскользнул из-под руки хозяина и свернулся в клубок, точно еж,

насторожив при этом уши. В давние времена, подвыпив, кукоаровцы певали

странную песенку:

Ну-ка, выпьем, выпьем, выпьем, Пусть свернется кот в клубок,

Превратившись в колобок.

Кот нош Иона, мяукнув, опрометью умчался в избу. ,

- Ужасно не любит машин, - заметил хозяин. - Никак не может к ним

привыкнуть...

По всем улицам села двигались грузовики, тракторы, комбайны, стекаясь к

кладбищу. На площадке, у дедушкиного колодца, суетился Илие Унгуряну:

указывал, где какой машине надобно стоять, чтоб не закрыли прохода для

людей. Готовил все для траурного митинга.

- Несут бедных, - говорил между тем мош Ион, - жалко людей. Молодые

ребята. Один даже не успел обзавестись женой. Живу тут рядом с покойниками,

кладбище через дорогу. А привыкнуть к мертвецам не могу...

- Кто же умер? - спросил я.

- Никто не умер - убились... Возили камень с Реута. У нас строится

большой винзавод. Камень-то возят шоферы нашего совхоза... Ты что, аль не

слышал про это несчастье?

- Нет, мош Ион, не слышал.

- Дали им эти новые машины, а они слишком большие для здешних мостов.

Ребята пожадничали, загрузили кузова до отказа. Ну, один мост и не выдержал,

рухнул под тяжестью - не мешки с початками кукурузы везли, а камень!.. Что

там говорить - погибли славные ребята, в лепешку их раздавила У женатого

осталось двое детишек, мальчик и девочка, от горшка два вершка, крохотули.

Горе с ними!.. М-да-а-а... Черт бы побрал нынешнюю технику!.. Слов нет,

помогает она в работе, облегчает труд, но по нашей халатности может и немало

бед принесть... Совсем недавно бригадир лесничества разбился насмерть.

Носился, как дьявол, по лесу на мотоцикле, ну и... Он не нашенский, не

местный, а женился у нас на учительнице. Хотел вроде тут корни пустить.

Построил красивый дом в Кукоаре, да пожить не пришлось в том доме... Молодая

вдова-учительница продала его и переехала в другое село, к своим

родителям... А теперь вот сразу двое... Такого еще не случалось в Кукоаре...

Навзрыд плакали медные трубы. Народ, как вода, вышедшая из берегов

реки, заполнил все щели между машинами. Женщины, как водится, держйли у глаз

уголки платков и косынок. Мужчины были сумрачно-задумчивы, с посеревшими от

внутренней боли лицами. Родителей погибших вели иод руки. Жена одного из

покойников была похожа на черный призрак, покрытый черным платком, она не

могла даже плакать; глаза были сухи - выплакала до самого донышка. Трубы

рыдали, время от времени перебиваемые глухим уханьем барабана. Шоферы,

трактористы, комбайнеры пооткрывали дверцы своих машин и стояли с

непокрытыми головами рядом с кабинами. Только Илие Унгуряну хлопотал,

командовал, размахивая руками, наводил, по обыкновению, порядок. Плач,

стоны, причитания. Сквозь них, сквозь рыдания оркестра пробивался

погребальный мотив со словами: "Святый боже, святый крепкий, святый

бессмертный, поми-и-и-луй нас!"

То были непривычные, не похожие ни на какие прежние похороны. С

митингом, с теребящими душу речами. С гробами на платформе грузовика,

устланного коврами, обвешанного с внешней стороны платками и полотенцами. Из

медных труб оркестра лились скорбные мелодии траурного марша, перемежаемые

этим самым "Святый боже". Не видно было лишь хоругвей, крестов, свечей. Не

было и попа для отпевания покойников. Правда, кто-то из стариков все-таки

читал из псалтыря соответствующее место.

После того как грузовик с покойниками проехал по расстеленным на его

пути коврам, миновал полога с разложенными на них подношениями - одеждой

умерших, подушками, новыми ведрами, искусственными "деревцами" с конфетами

на ветках, бубликами, сушеными сливами, орехами, кто-то из самых близких

родственников покойных стал раздавать все это людям, чтобы те помнили о

погибших.

Когда первые комки земли застучали по сосновым доскам гробов, уложенных

в могилы, село содрогнулось от рева неслыханного оркестра - это заголосили

одновременно гудки всех совхозных машин. Шоферы, трактористы, комбайнеры

одною рукой вытирали слезы, а другою с ожесточением нажимали на кнопки

клаксонов: так они прощались со своими товарищами, с которыми работали

вместе в жару и холод, в грязи под проливными дождями и в лютые морозы, в

снегах, в зимнюю метельную стужу, и весною, купаясь в ее солнечном

многоцветье. Плакала Кукоара могучими, надрывными голосами совхозных машин.

Было в этих голосах что-то скорбно-торжественное и как бы предупреждающее о

чем-то еще неясном, но грозном и тревожном, призывающем людей к единению, к

солидарности в час испытаний. Гудки машин, слившись в одну

надрывно-протяжную мелодию, наполняли душу торжественной печалью, а

мо-цартовский реквием звал еще к сосредоточенной задумчивости, очищающей и

просветляющей тебя. Яростный рев гудков помимо печали вызывал протест,

возмущение против смерти - он был вроде призывных звуков труб, подымающих

тебя на борьбу с чем-то или кем-то очень страшным и несправедливым.

Безвременная смерть двух молодых, полных жизненной силы и энергии парней -

может ли быть что-нибудь еще несправедливее и обиднее этого?! Не потому ли

все семьдесят совхозных машин, заревевших в один голос, кажутся тебе сейчас

уже не автомобилями, тракторами и комбайнами, а танками и бронемашинами,

изготовившимися к атаке на жестокого врага?..

Только дедушкин голос выбивается из общего торжественно-строгого и

печального строя.

- Ну вот! - кричит он. - Так я и знал!.. Так это ты, коровья

образина?.. Ты тут за капельмейстера?! - наскакивает он на Илие Унгуряну.

Узнав наконец, кого хоронят и при каких обстоятельствах нашли свой

последний час ребята, старик шумит еще громче:

- Смерть не вините. Она знает свое дело... Я умоляю ее, чтоб поскорее

пришла ко мне. Целыми ночами не сплю - все прошу. Свое-то я давно уж прожил,

теперь у других прихватил... Но смерть, эта ведьма, знать, боится моих

старых костей... Ей подавай молодых!.. Ох, ох, ох!.. - тяжко вздыхает

старик. - Она, смерть, как и мы, люди... каракулевые шкурки выделываем из

молодых барашков, а не из старых овец... Вот и она... Так спокон веку

ведется...

Старик бродит среди машин, толкается там и сям меж людей. Белая, как

только что выпавший снег, его голова мелькает то тут, то там. Рядом с такими