"6 декабря. Наши войска физически переутомлены... Из пяти

наших танков только один может вести огонь". "7 декабря.

События этого дня ужасающи и постыдны..." "8 декабря...

Группа армий ни на одном участке фронта не в состоянии

сдержать крупное наступление". "17 декабря. На участке 9-го

армейского корпуса, по-видимому, творится безобразие. Часть

дивизий отошла, а часть осталась на прежних позициях.

Потеряно большое количество тяжелых орудий и транспорта.

На фронте 3-й и 4-й танковых групп обстановка все еще

неясная". "21 декабря. Гудериан, по-видимому, совершенно

потерял способность владеть собой". "25 декабря. Очень

тяжелый день... На фронте группы армий "Центр" этот день

был одним из самых критических. Прорыв противника вынудил

части 2-й армии отойти. Гудериан, не считая нужным

посоветоваться с командованием группы армий, также отходит

на рубеж рек Ока, Зуша. В связи с этим командование группы

армий потребовало сейчас же сменить Гудериана, что фюрер

немедленно выполнил... Фронт 9-й армии начал распадаться...

Исправить положение в настоящий момент нет никаких

возможностей". "30 декабря. Снова тяжелый день!" "31

декабря. Опять тяжелый день!"

Гальдер только что вернулся от Гитлера. Фюрер произвел

на него гнетущее впечатление. Беспокойный, подозрительный

взгляд его напоминал взгляд безумца, потерявшего

способность владеть собой, готового сделать необдуманный,

самый крайний шаг. Он задыхался от обуревавшей его злобы и

негодования, которые не знал на кого направить. Сознание

собственной правоты и непогрешимости смешалось в нем с

чувством отчаяния и мести. Холодные рыбьи губы его

вздрагивали, когда он произносил оскорбительные тирады по

адресу отстраненных от командования своих фельдмаршалов.

И Гальдеру казалось, что очередь дошла до него, пробил час

отставки и для начальника генерального штаба сухопутных

войск. Но на этот раз судьба Гальдера миловала, и он записал

в дневнике: "8 января... Группе армий разрешается произвести

постепенный отход, чтобы высвободить силы для прикрытия

автострады. При этом Клюге сообщает, что Гёпнер по своей

инициативе отдал приказ об отходе, не поставив об этом в

известность командование группы армий. Фюрер немедленно

отдает свое обычное распоряжение об изгнании Гёпнера из

армии".

"Это несправедливо и жестоко, - сочувственно подумал

Гальдер о бывшем командующем 4-й танковой армией

генерал-полковнике Гёпнере. - Не просто освобожден от

должности, а разжалован, изгнан из армии боевой генерал.

Кто следующий? И могут ли такие крутые меры выправить

положение и предотвратить катастрофу? Уволен

главнокомандующий сухопутными войсками фельдмаршал

Браухич. Отстранены командующие группами армий Бок,

Рунштедт и Лееб. Наконец, любимцы фюрера и баловни

судьбы генералы Гудериан и Гёпнер - танковые волки, чьи

стальные армады молниеносными таранами сокрушали самые

неприступные крепости неприятельской обороны. Отстранены,

уволены, а положение на фронте не улучшается. -Так в чем же

причина, кто виноват? Русская зима, морозы и эта непонятная,

загадочная и необъяснимая Россия?"

Мысли Гальдера прервал телефонный звонок: звонил

аппарат Гитлера. У него был особый, какой-то резкий,

тревожный, отличный от всех других телефонных аппаратов

звонок. Гальдер никак не мог привыкнуть к нему и постоянно

вздрагивал, заслышав этот необычный звонок. "Возможно,

пробил мой час вслед за Гёпнером", - молнией сверкнула

тревожная мысль. Он быстро взял трубку, вытянулся в струнку

- с фюрером по телефону он всегда говорил стоя, даже если

был один в кабинете, - ответил вкрадчиво и негромко:

- Слушаю, мой фюрер...

- Доложите последние сведения о положении четвертой и

девятой армий, - деревянным тоном потребовал Гитлер.

- Три часа тому назад я разговаривал с фельдмаршалом

фон Клюге, - начал Гальдер. - Он сообщил, что положение

тяжелое.

- Клюге по-прежнему больше печется о четвертой армии,

о своем детище, и забывает, что он командующий группой

армий, - перебил Гитлер по своему обыкновению. -

Продолжайте, Гальдер.

- Из разговора с фельдмаршалом я понял, что

положение тяжелое, но не критическое, - повторил Гальдер и

умолк.- И это все? Они не окружены?

В голосе Гитлера Гальдер почувствовал недоверие и

настойчивость. И это еще больше насторожило начальника

генштаба. Он ответил осторожно и. спокойно:

- Фельдмаршал сказал, что русские пытаются выйти в

тыл четвертой и девятой армиям. Командование группы

принимает все возможные контрмеры. Клюге начал

планомерный отвод войск согласно вашему приказу.

- Я так и думал, - как будто даже с облегчением ответил

Гитлер и положил трубку.

Тревожные сведения об окружении 4-й и 9-й армий под

Москвой доставил фюреру начальник его главного штаба

генерал-полковник Йодль. Он сидел сейчас в кабинете

фюрера и слушал этот краткий разговор с Гальдером. Положив

трубку, Гитлер уставился на Йодля жестким, колючим

взглядом, который не обещал ничего хорошего. Он смотрел

долго, цепко, оценивающе, так что генералу стало не по себе.

Йодль явно был смущен. Но ведь он предупредил заранее, что

сведения не проверены. Теперь он ждал ядовитых слов.

- Вы пользуетесь слухами паникеров, Йодль, - холодно,

но спокойно произнес Гитлер и тупо уставился в письменный

стол, охватив голову двумя руками.

- Дай-то бог, чтоб это было так, - вежливо и негромко

отозвался Йодль и затем после небольшой паузы прибавил: -

Возможно, Клюге плохо осведомлен о действительном

положении своих войск.

Но Гитлер уже не слушал генерала. Бескровные сухие

губы его были плотно сжаты. Усталые, затуманенные глаза

потухли и делали его взгляд совершенно отрешенным,

отсутствующим. Так продолжалось несколько долгих,

томительных минут. Йодль хотел было встать и, попросив

разрешения, удалиться, по не решился потревожить

погруженного в думы фюрера и тем самым навлечь на себя его

гнев. Тайком с терпеливым ожиданием он посматривал на

сидящего к нему в полупрофиль Гитлера. Его фигура,

склонившаяся над столом, застывшая, словно окаменелая,

остроносое болезненно-бледное лицо, неподвижное и

холодное, - все это напоминало какую-то хищную птицу -

коршуна, что ли, - уснувшую от усталости и голода и

окоченевшую на сорокаградусном морозе. Мысль о жестоком

морозе и замерзшем коршуне вызывала в памяти сражения

под Москвой, наводила на тяжкие раздумья и неприятные

ассоциации, и генерал Йодль пугался этих мыслей, осторожно

отвел взгляд в сторону, чтоб не видеть этого хищного

полупрофиля фюрера. Наконец Гитлер положил руки на стол,

резко вскинул голову, всем корпусом откинулся на спинку

кресла и увидел перед собой Йодля. В глазах фюрера генерал

прочитал испуг и удивление. Казалось, он спрашивал: "Как, и

вы здесь? Зачем?" Это было какой-то миг - испуг, удивление,

немой вопрос. Затем взгляд его сделался отчужденным и

недружелюбным, усталые глаза устремлены в пространство.

- Скажите, Йодль, только откровенно, - с усилием начал

Гитлер несколько сиплым голосом, - вам никогда не приходила

в голову мысль, что кульминация нашей войны с Россией

прошла и победы нам уже никогда не достичь?

Вопрос был столь неожиданным, невероятным, что

Йодль растерялся, подумал: "Уж не провоцирует ли меня

фюрер?" Лицо генерала сделалось пунцовым,