что в этом "я и не я" крылось что-то особое, значительное,

полное глубокого смысла. Ему было приятно от собственных

слов "ты меня прости", произнесенных во сне, потому что

наяву он никогда ни за что ни у кого не попросил бы прощения.

Придет время, кончится война, отзвучат победные

литавры, и знойным летним днем он пригласит к себе на дачу

маршала Рокоссовского. Встретит его не сам, встретит

комендант и проводит в прохладную гостиную. Потом

откроется дверь - и в гостиную войдет он, Сталин, какой-то по-

домашнему простой, с охапкой белых роз в исцарапанных

руках - видно, не срезал, а ломал обнаженными руками, - и

скажет, пряча застенчивую улыбку:

- Константин Константинович, я понимаю, что ваши

заслуги перед Отечеством выше всяких наград. И все же я

прошу вас принять от меня лично вот этот скромный букет.

Пораженный и растроганный таким неожиданным

вниманием маршал поднесет к своему еще моложавому лицу

белые благоухающие розы и тайком уронит в букет светлую

слезу....Сталин встал, как всегда, в полдень и в тринадцать

часов уже слушал доклад о положении на фронте. Потом

попросил Поскребышева узнать о состоянии здоровья

генерала Лелюшенко и, если возможно, соединить его с ним по

телефону.

В Казани в военный госпиталь приехал первый секретарь

обкома партии и сразу - в палату к генералу Лелюшенко.

Обычный в таком случае вопрос: как самочувствие и сможет

ли раненый доехать до обкома к аппарату ВЧ, мол, с

генералом будет говорить Москва. Состояние здоровья

Дмитрия Даниловича позволяло совершить такое путешествие

в машине от госпиталя до обкома. И вот телефонный звонок и

знакомый голос:

- Здравствуйте, товарищ Лелюшенко. Как себя

чувствуете?

- Хорошо, товарищ Сталин. Здравствуйте.

- Кость не задета?

- Немного.

- Спокойно лечитесь и слушайтесь врачей. Желаю

скорейшего выздоровления и возвращения в строй.

И все. Минутный разговор. Но раненый генерал вдруг

почувствовал себя окрыленно. А Сталину казалось, что этим

минутным разговором он снял со своей души частицу какого-то

давящего на совесть груза...

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

К концу октября операция "Тайфун" захлебнулась. За

месяц ожесточенного сражения за Москву группа армий

"Центр" понесла столь тяжелые потери в людях и боевой

технике, что командующие армиями потребовали от Бока

передышки, без которой они считали невозможным

дальнейшее наступление. Сначала Бок и слышать не хотел о

передышке: он боялся остановиться по двум причинам. Во-

первых, приостановка наступления может ослабить

моральный дух армии. Это его пугало пуще всего, ибо, как он

считал, падение морального духа войск подорвет веру в

непобедимость немецкой армии и одновременно породит

страх перед неприятелем, что может привести к катастрофе.

Во-вторых, приостановка наступления даже на

непродолжительное время дает противнику гораздо больше

преимуществ: русские укрепят занимаемые позиции, подтянут

резервы, произведут перегруппировку. И все же под сильным

нажимом командующих армиями он согласился дать

двухнедельную передышку, но перед этим 30 октября издал

приказ о новом, решающем наступлении на Москву не позднее

12 ноября. Впрочем, передышка эта вовсе не означала

затишья по всему Западному фронту. На отдельных участках и

в первой половине ноября шли ожесточенные бои, в том числе

и в полосе обороны пятой армии.

26 и 27 октября полк майора Спасского при поддержке

противотанковой, зенитной и реактивной артиллерии

решительной контратакой выбил немцев из Якшина, Болдина,

Выглядовки и Брикино, но закрепиться не смог, не хватило

силенок... И днем 30 октября пехотный полк фашистов при

поддержке семи танков ринулся на Брикино и к вечеру снова

занял деревню. Это известие встревожило Полосухина, и он

приказал Спасскому 31 октября во что бы то ни стало вернуть

Брикино. Майор Спасский сам повел полк в атаку и был тяжело

ранен. Немцы успели укрепиться вокруг деревни, жесточайший

бой шел в течение недели. Ночами в Брикино врывались наши

бойцы, а днем их выбивали немцы. И так много раз дотла

сожженная деревня переходила из рук в руки, и только 8

ноября здесь наступило затишье: обе стороны, измотанные

непрерывными боями, уже не могли наступать и заняли

оборону - то, чего так боялся фельдмаршал Бок. Он упрекал

командующих армиями в том, что в операции "Тайфун" они

игнорируют боевой опыт недавнего прошлого:

стремительность, натиск, быстроту.

Близилось 12 ноября - дата, назначенная Боком для

решающего броска на Москву, а Клюге докладывал, что его

армия к большому наступлению еще не готова, и вообще он

давал понять, что не верит в успех этого наступления. Такое

настроение было не только у Клюге.

12 ноября небольшой белорусский городок Орша,

расположенный на перекрестке многих железнодорожных

путей, до основания разрушенный и сожженный, был

неожиданно наводнен эсэсовцами. Особенно много черных

шинелей появилось в районе железнодорожного узла.

Местные жители с тревогой ожидали чего-то страшного -

неспроста же понаехало сюда столько головорезов. На каждом

шагу - патруль, участок одной железнодорожной ветки вообще

оцеплен солдатами с овчарками. Вокруг него создано кольцо

из зениток. Что-то серьезное замышляют фашисты... Но что?

Думали, гадали, да так и не догадались.

Вечером в Оршу прибыл специальный поезд Гитлера, а

на другой день с утра в салон-вагоне фюрера началось

совещание высшего командного состава, на котором

присутствовали главком сухопутных войск фельдмаршал

Браухич, его начальник штаба генерал Гальдер, командующий

группой "Центр" Бок, командующий группой "Юг" Рундштедт,

командующий группой "Север" Лееб, а также командующие

полевыми и танковыми армиями. Цель совещания - влить

силы в затухающий "Тайфун". Гитлер хотел разбить

нездоровые настроения среди некоторых высших

военачальников и поддержать наступательный дух Бока. Тем

не менее он призвал откровенно высказать свои мнения по

поводу дальнейшего ведения войны. Ему необходимо было

знать настроение генералитета.

Первым взял слово генерал Гальдер. Опытный

политикан, старый военный волк и верный служака вермахта,

он знал настроение и своего непосредственного начальника

Браухича, и Гитлера и ни в коем случае не собирался перечить

ни тому ни другому. Он считал, что наступление на Москву

должно продолжаться. Правда, он тут же делал оговорку:

- Укомплектование войсковых частей ниже среднего

уровня, в особенности танками. Противник по численности не

уступает нашим войскам, однако в настоящее время вести

наступление он не способен.

Клюге бросил иронически-вопросительный взгляд на

Рундштедта, и тот в ответ только пожал плечами.

Командующий резервной армией генерал Фромм наклонился к

Клюге и шепнул на ухо:

- Советует наступать, а в успех не верит. Ему бы у

Риббентропа служить.

- Или у Геббельса, - шепотом отозвался Клюге,

А Гальдер тем временем как ни в чем не бывало

продолжал все тем же холодным, бесстрастным тоном

штабиста:

- Для наступления на Москву группа армий "Центр"

располагает в настоящее время довольно внушительными

силами: тридцать одна пехотная, тринадцать танковых и семь

моторизованных дивизий. Итого, пятьдесят одна дивизия будет

брошена на последний штурм большевистского оплота.

Гудериан, питавший личную неприязнь к высокомерной