произнес Олег и закрыл глаза лишь на один миг, и именно в
этот миг он увидел ее, свою Варю. Она была какой-то
воздушной, лишенной плоти, в белом подвенечном платье и с
бледным, искаженным ужасом лицом. Только на одно
мгновение она появилась перед ним, вызвав щемящую боль и
бездонную тоску по женщине, которую недолюбил, по мечте,
которую не успел осуществить, по ясному небу, которое
закрыла стальная смерть. Это было мгновение между жизнью
и смертью. Затем его сверху осыпало землей, и совсем уж до
изумления неожиданно свет открылся, черная стальная туша
пронеслась над ним и исчезла. Он понял, что остался жив, и
сразу, как только это понял, встал, выпрямился, чтоб
посмотреть, куда подевалась его смерть. И увидел, что танк,
который только что прошел над ним, стоит в двадцати шагах
позади окопа и из него откуда-то снизу валит черный дым, а из
дыма из-под танка выползает немец. Лицо черное. Только
блестят глаза и оскалившиеся зубы. В руках у него пистолет, и
немец этот явно намерен бежать в окоп, прямо на Остапова,
чтоб довершить то, что не сделал танк. Олег это отчетливо
понял, и тогда к нему вернулась неистребимая жажда жизни.
Он потянулся рукой за ружьем, лежащим на бруствере, но, к
своей досаде, увидел, что приклад, раздробленный
гусеницами, отделился от ствола. Теперь у Олега остались
только гранаты: две ручные и одна противотанковая. Некогда
было раздумывать и рассуждать, какой враг опасней - волны
наступающей по картофельному полю пехоты, до которой
было еще метров пятьсот, или танкисты, бегущие с другой,
противоположной стороны. И Олег швырнул гранату в
танкиста, швырнул легко и точно, прямо под ноги, и приготовил
на всякий случай вторую. Танкист, бежавший на Олега, упал, но
Олег видел, как два других танкиста после взрыва гранаты
отпрянули назад и залегли возле гусениц горящего танка. Они
явно растерялись, попав из огня да в полымя, и еще не успели
прийти в себя. Зато Остапов уже вполне овладел собой.
Теперь он спокойно и достаточно быстро вставил запал в
противотанковую гранату, затем из окопа сильным броском
метнул ее в танк и угодил в его корму, самое уязвимое место.
Расчет его был верным - поразить не только танк, но и
танкистов, лежащих подле танка, в тылу нашего окопа. И он,
очевидно, поразил - взрыв был мощным, танк охватило пламя,
а те двое танкистов как лежали, так и остались лежать
неподвижно возле гусениц.
Вот в этот момент Остапов увидел, как быстро
сократилось расстояние между окопами и атакующими
гитлеровцами. Их было много, гораздо больше, чем тех, кто
находился в обороне. Они шли с тупым упрямством, не
обращая внимания на встречный огонь. Одни падали
замертво, а другие продолжали идти. За первой волной
катилась вторая... Казалось, им нет числа. Шли, поблескивая
щетиной штыков и строча из автоматов. Озверелые от крови,
хмельные от шнапса, шли потому, что им было приказано
любой ценой занять сегодня деревню Утицы и
железнодорожную станцию Бородино. Им было сказано, что в
окопах засел небольшой отряд русских, подавленный
немецкими бомбами, снарядами и минами.
Остапов знал, как знали и другие бойцы, что в тыл наших
окопов, в сторону Утиц, прошли немецкие танки, те самые,
которые не смогли преодолеть минное поле, и эти танки могли
в любую минуту появиться с тыла - от рощи, что в двухстах
метрах от окопов. И тогда его охватило чувство страха, совсем
не то, которое он только что испытал от надвигающегося на
окоп танка, а другое, новое - ощущение предстоящей
рукопашной, схватки, встречи с врагом лицом к лицу. И в
схватке этой преимущество было на стороне врага уже и
потому, что у Олега, кроме одной гранаты, не было никакого
оружия. Он схватил ствол своего ружья и не знал, что теперь с
ним делать. Бросить нельзя, и стрелять из него тоже
невозможно. Он снова посмотрел назад, где горел танк. Немец
лежал в десяти шагах от окопа, распластавшись и вытянув
вперед руки. Обнаженная голова его была окровавлена. Подле
валялся пистолет.
Остапов подумал: выскочу, возьму пистолет и буду
стрелять в атакующих. Он выскочил из окопа и побежал к
немцу. Но когда поднял с земли пистолет и обернулся назад,
чтобы возвратиться в окоп, то увидел, что из окопов
повыскакивали и другие бойцы и бегом устремились на восток,
в сторону небольшой рощи. "Значит, отступаем, наверно, была
команда", - решил Остапов и тоже вместе с другими побежал в
рощу. А через пять минут их окопы были заняты атакующими
немцами.
Трудно сказать, у кого не выдержали нервы и кто
побежал первым. Возможно, весть о ранении лейтенанта
Аннушкина, которого незадолго до того, как отряд оставил
окопы, санитары унесли в рощу, куда следом уходили и другие
легкораненые, посеяла неуверенность и страх. Во всяком
случае, если б Остапову сказали, что он первый вышел из
окопа и подал дурной пример другим, он счел бы такое
обвинение злостным наветом, чудовищным оскорблением. И
был бы прав. Он не думал отступать без приказа, но вполне
возможно, что именно его выход из окопа за оружием и
послужил поводом для оставления отрядом оборонительного
рубежа. Стихия паники, особенно на войне, опасна. Она как
горный обвал.
Александр Гоголев с горечью и волнением видел, как
отряд оставил позиции и, в сущности, бежал в рощу в надежде
найти там спасение. Приказав батарее открыть огонь по
окопам, которые только что начал занимать враг, он, закинув
автомат за спину, вскочил на лошадь и галопом помчался по
полю наперехват отступающим. Он еще надеялся остановить
их и вернуть в окопы. "Безумцы, что они делают?.. - с горькой
досадой думал Гоголев. - Роща - не укрытие, а, скорее,
ловушка. Что они - не соображают? Обезумели от страха? Что
у них за командир?.." Автомат ППШ и четыре обоймы патронов
Гоголев прихватил сегодня, когда уходил с дивизионом
Князева, - посоветовал Макаров, который с первого дня
прибытия на Бородинское поле не расставался с автоматом.
Передовая группа немцев, достигнув наших окопов и не
успев отдышаться, открыла огонь по отступающим.
Естественно, они заметили и всадника, вихрем скачущего
наперерез бегущим. Гоголев скоро понял, что остановить отряд
ему не удастся, да сейчас это едва ли имело бы смысл, теперь
важно было благополучно доскакать до рощи: слишком
заманчива была цель - скачущий вдоль фронта всадник.
Смертельно раненная лошадь упала не сразу: она
вначале слегка замедлила свой бег. И все же Гоголев не сумел
удержаться в седле: слишком велика была скорость. Он
слетел через голову коня и, к счастью, довольно удачно: ноги
не застряли в стремени, и он отделался легким ушибом.
Лошадь пробежала еще метров пять и затем рухнула
замертво. Прихрамывая на ушибленную ногу, Гоголев побежал
в рощу, до которой теперь оставалось всего ничего, каких-
нибудь полсотни метров. У самой рощи его настиг лошадиный
топот: это примчался Акулов, оставленный им при батарее. Он
соскочил с седла, запыхавшийся, взволнованно-бледный, и
сразу, с трудом переводя дыхание и глотая слова, заговорил:
- Вы не ранены, товарищ батальонный комиссар?
- А вы зачем здесь? - вместо ответа строго спросил
Гоголев, но глаза его, встретившись с преданным
взволнованным взглядом Акулова, смягчились.
- Командир батареи послал, когда вы уп... когда лошадь
упала.- А вы удачливей меня, целехонек, - уже дружески сказал
Гоголев. - А теперь скачите на восток через рощу. Там на
