Вот он лет пять продержался так: шаляй-валяй. Начали

поступать на него жалобы от больных. Ну, наконец решили

проводить на пенсию, твердо решили. А он тоже решил - не

уходить. И что бы ты думал? Сегодня на партсобрании

выступил. Да как! Начал критиковать главврача, заведующую

поликлиникой, секретаря партбюро. Надергал каких-то мелких

фактиков, кляузных, подтасованных. И дал волю своему

красноречию. А язык у него подвешен, как у хорошего юриста.

Ты бы послушал: такой непримиримый борец за

справедливость, такой непогрешимый правдолюб, такой

принципиальный и прямой. Все удивились: что такое? И сразу

все выяснилось, когда он закончил свою обвинительную речь

примерно такими словами: "Я знаю, что это мое выступление

мне дорого будет стоить, такого не прощают, я меня могут

уволить с работы за критику, которую у нас не любят. Но, как

гражданин и честный коммунист, я не могу молчать. Это мой

долг - сказать правду в глаза". Конечно, все коммунисты

поняли этот ход. Но представляешь положение начальства:

отправь его на пенсию - снова начнет писать жалобы, мол, со

мной расправились. Он выступал до меня, и я в своем

выступлении назвала поступок Воронецкого бесчестным. Ты

как считаешь, правильная поступила?

- Правильно, - ответил Глеб Трофимович, глядя на жену

долгим теплым взглядом, в котором были и нежность, и

восхищение, и душевная благодарность, и что-то самое

сокровенное и еще не высказанное, что не нуждается в словах.

3

Октябрь моросил мелким холодным дождем.

Отопительный сезон в Москве еще не начался, и Варвара

Трофимовна Остапова, или просто Варя, как называли се

друзья и близкие, сидела дома за письменным столом,

включив электрический камин. Переводчик издательства

иностранной литературы, Варя часто работала дома. Здесь ей

никто не мешал и раньше: Олег Борисович целыми днями

находился на службе, единственный сын Игорь - в школе, а

после занятий - в своей комнате; а сейчас и подавно. Две

недели назад Игоря проводили в армию, и теперь Варя со

своими переводами располагалась за его письменным столом.

Находясь целыми днями в большой квартире, она чувствовала

нечто непривычное, какую-то пустоту и тревогу. Ей не хватало

Игоря. Впервые в жизни - если не считать тех далеких дней

сорок первого, когда Олег ушел на фронт, - она испытывала

одиночество и тоску. Внезапно атакованная думами о сыне,

она не находила себе места. Эти беспокойные материнские

мысли мешали ей сосредоточиться на тексте перевода. Роман,

который она переводила с французского, казался пошлым,

никчемным, в нем эротика и секс посыпались, как сахарной

пудрой, мелкой философией и дешевым психоанализом. Но

"пудра" эта вовсе не занимала и не интересовала читателя, и

автор, должно быть, отлично это понимал.

Варя не хотела, чтоб подобными романами увлекался ее

сын. Она оставляла рукопись и уходила в спальню, погружаясь

в думы о сыне. До сих пор она не могла смириться с фактом,

что Игорь не поступил в институт: не хватило одного балла. Ее

возмущали легкомыслие самого Игоря и безразличие Олега к

судьбе своего единственного ребенка. Именно так она

расценивала спокойствие, с которым и сын, и его отец

восприняли провал на экзаменах. А Олег как будто даже был

доволен, что Игоря призвали в армию: мол, пусть пройдет и эту

школу жизни. Что это за школа, Варя не очень ясно себе

представляла, вернее, представляла ее по-своему, видя

сплошные трудности и напрасную потерю времени: ведь Игорь

не собирался быть военным. Олег возражал: служба в армии -

гражданский долг и обязанность, в конце концов, защита

Отечества. А институт никуда от него не уйдет - было бы

желание.

Сегодня Варя ждала возвращения Олега с нетерпением -

с утра он уехал в Подгорск, старинный подмосковный город,

для которого он должен создать проект новой гостиницы.

Десять лет назад Олег Остапов построил в Подгорске Дворец

культуры. То было его первое общественное здание, он

гордился им, хотя славы ему оно не принесло, скорее,

наоборот: Дворец культуры был открыт в то время, когда

определенные "круги общества" предавали анафеме высотные

здания Москвы. В подгорском Дворце культуры яростные

хулители высотных зданий нашли архитектурные излишества в

виде колонн, стенной мозаики экстерьера и деревянной

отделки интерьера. Но главной мишенью критики была

восьмигранная шатровая башня, на шпиле которой

возвышался старинный герб Подгорска. В стеклянном фонаре

башни размещался читальный зал. По поводу башни и

флюгера профессиональные острословы израсходовали

немало яда, повергая в недоумение аборигенов, которым их

Дворец культуры пришелся по душе.

Вся эта критическая свистопляска не смущала Олега: он

был твердо уверен в своей правоте и, работая над проектом

дворца, исходил из уже сложившегося столетиями облика

древнего Подгорска, камертоном которого был выразительный

архитектурный ансамбль старинного монастыря, с его высокой,

массивной стеной и шатровыми башнями. Дворец культуры

своими очертаниями не то чтобы вписывался в ансамбль

центральной площади, прилегающей к бывшему монастырю, -

он как бы раздвигал пространство, не нарушая, однако, общей

гармонии. Ведь в это пространство центральной площади

входило двухэтажное здание бывшей гимназии, построенное в

начале 19-го века, должно быть, талантливым зодчим в стиле

русского терема. Вместе с монастырскими постройками оно

создавало законченный архитектурный ансамбль. В здании

этом теперь размещались горком партии и городской Совет.

Конечно, внутренняя планировка была изменена: классы

превращены в кабинеты, просторные залы разделены на

несколько комнат. И все равно и горком и горсовет испытывали

известную тесноту и неудобства. В начале шестидесятых

годов, уже после открытия Дворца культуры, встал вопрос о

строительстве нового административного здания для

руководящих учреждений города. Вот тогда-то по собственной

инициативе Олег Остапов предложил подгорцам свой проект

реконструкции здания бывшей гимназии. Не нарушая общей

композиции здания, он предлагал пристроить еще один этаж и

два крыла. При этом он ссылался, как на весьма удачный

пример подобной же реконструкции, на здание Моссовета,

когда Дмитрий Николаевич Чечулин поднял известный

архитектурный памятник, созданный гением Казакова, на два

этажа. Столичные шутники по этому поводу незлобно острили:

"Чечулин поднял Казакова на новую высоту, сделавшись

соавтором великого зодчего".

Местным руководителям понравилась как сама идея - не

хотелось покидать здание, расположенное в самом центре

города и уже основательно обжитое, - так и проект, по которому

площадь помещений увеличивалась более чем в два раза. Но

в вышестоящих архитектурно-планировочных инстанциях

проект Остапова не нашел поддержки, и было принято

решение построить новое административное здание рядом с

Дворцом культуры. Проектировать его было поручено отцу

Ариадны Брусничкиной - Павлу Павловичу Штучко. Архитектор

Штучко был старше своего зятя на три года, среди зодчих слыл

большим эрудитом, обладающим острым чутьем ко всему

новому, необычному, оригинальному. Такие, как Штучко, всегда

"в курсе", они могут вам обстоятельно рассказать о последних

новациях в градостроительстве Японии и Западной Европы, об

архитекторах Австралии и США, о том, что сейчас считается

прогрессивным, а вернее, модным в архитектуре. Они знают